Домашние правила - [68]

– Мне неприятно произносить эти слова, но я же вам говорила. Это синдром Аспергера. Джейкоб выглядит совершенно нормальным, даже очень умным, но иногда какой-нибудь сущий пустяк может вызвать у него настоящий нервный срыв.

– Но так вести себя в зале суда нельзя. Я думал, он знает все о расследованиях, копах и законах. Он должен сидеть тихо, или случится катастрофа.

– Он пытается, – говорит Эмма. – Потому и попросил сенсорный перерыв.

– Что?

– Это возможность уйти от шума и суеты в особое место, чтобы успокоиться. В школе таково одно из специальных условий, которыми он пользуется… Слушайте, мы можем поговорить об этом позже, а сейчас пойдемте к нему.

Джейкоб получил свой сенсорный перерыв… в камере.

– Вас туда не пустят.

Эмма вздрагивает, как будто я ударил ее, и говорит:

– А вас?

Сказать по правде, я не уверен. Просовываю голову в зал суда. Бейлиф стоит прямо за дверью, сложив руки на груди.

– Могу я поговорить со своим клиентом? – спрашиваю шепотом.

– Да. Идите.

Я жду, что он проводит меня к Джейкобу, но бейлиф не трогается с места.

– Спасибо, – говорю я, вылезаю назад в коридор и, пройдя мимо Эммы, спускаюсь по лестнице в надежде, что камеры, где ждут суда обвиняемые, находятся там.

Через пять минут поисков после хозяйственной кладовой и котельной я обнаруживаю искомое. Джейкоб сидит в углу камеры, одна его рука трепещет как птица, плечи вздернуты. Дрожащим голосом он напевает Боба Марли.

– Почему ты поешь эту песню? – спрашиваю я, подходя к решетке.

Он замолкает посреди припева.

– Мне от нее легче.

Я обдумываю его слова.

– Знаешь что-нибудь из Дилана? – Он не отвечает, я делаю шаг вперед. – Слушай, Джейкоб, ты не понимаешь, что происходит. Это ясно. Честно говоря, я тоже. Раньше я никогда этого не делал. Но нам вместе нужно придумать, как быть. Только ты пообещай мне одну вещь: что будешь молчать. – Я жду, что Джейкоб кивнет, давая мне знать, что понял, но этого не происходит. – Ты доверяешь мне?

– Нет, – говорит он. – Не доверяю. – А потом встает на ноги. – Вы передадите маме мои слова?

– Конечно.

Он обхватывает пальцами металлические прутья решетки. Пальцы у него длинные и изящные.

– Жизнь как коробка шоколадных конфет, – шепчет он. – Никогда не знаешь, какая начинка тебе попадется.

Я смеюсь, думая, что этот парнишка не так уж плох, раз способен шутить в такой обстановке, но потом понимаю, это вовсе не шутка, и говорю:

– Я передам.

Когда я возвращаюсь, Эмма нервно вышагивает взад-вперед.

– Все в порядке? – спрашивает она, как только я выворачиваю из-за угла. – Он отвечал вам?

– Да и да, – заверяю ее я. – Может быть, Джейкоб сильнее, чем вы думаете.

– Вы основываете свой вывод на пяти минутах общения с ним? – Она выкатывает глаза. – Ему нужно поесть в шесть часов. Если этого не случится…

– Я принесу ему что-нибудь из торгового автомата.

– Там не должно быть казеина и глютена…

У меня нет ни малейшего представления, что это такое.

– Эмма, вам нужно успокоиться.

Она набрасывается на меня:

– Моего старшего сына, аутиста, арестовали за убийство. Он заперт в камере в каком-то подвале. Ради бога, не смейте говорить мне, чтобы я успокоилась!

– Ну, Джейкобу ничуть не поможет, если вы снова сорветесь в зале суда. – Эмма не отвечает, а я сажусь на скамью в холле. – Он просил передать вам кое-что.

На ее лице отображается такая обнаженная надежда, что мне приходится отвести глаза.

– «Жизнь как коробка шоколадных конфет», – цитирую я.

Эмма со вздохом опускается рядом со мной:

– Форрест Гамп. Один из его любимых фильмов.

– Он любитель кино?

– Киноман. Смотрит фильмы, как будто готовится к экзамену. – Эмма косится на меня. – Когда Джейкоба переполняют чувства, он не всегда способен подобрать слова, чтобы выразить их, и тогда цитирует кого-нибудь.

Я вспоминаю, как Джейкоб выдал фразу Чарлтона Хестона схватившему его бейлифу, и широко улыбаюсь.

– Он устраивает для меня дома места преступлений, – тихо говорит Эмма. – Чтобы я, собрав улики, могла восстановить цепь событий. Но мне следовало просчитывать последствия на будущее. Мы никогда не обсуждали, что происходит потом. Как теперь вот.

– Я понимаю, вы расстроены, но у нас есть много времени, чтобы во всем разобраться. Сегодняшнее предъявление обвинения – это формальность.

Эмма поднимает на меня глаза. Во время учебы в колледже девушки, глядя на которых я невольно пускал слюни, обычно по утрам имели на подбородке следы зубной пасты или втыкали карандаши в свои плохо расчесанные волосы, чтобы убрать их с лица. Поражавшие меня особы были крайне далеки от заботы о своей внешности и блистали естественной, безыскусной красотой. Эмма Хант, вероятно, лет на десять старше меня, но все еще сногсшибательна.

– Сколько вам лет? – спрашивает она меня.

– Не думаю, что хронологический возраст является истинной мерой…

– Двадцать четыре, – высказывает догадку Эмма.

– Двадцать восемь.

Она закрывает глаза и качает головой:

– Двадцать восемь мне было тысячу лет назад.

– Тогда вы выглядите великолепно для своего возраста.

Моргнув, она с жаром вглядывается в мое лицо:

– Обещайте! Обещайте, что вытащите отсюда моего сына!

Я киваю, и на мгновение мне хочется быть рыцарем на белом коне, хочется сказать ей, что я знаю уголовное право так же хорошо, как умею подковать лошадь, и не обмануть ее ожиданий. Тут из-за угла выглядывает бейлиф со словами: