Дома - [28]

— Ну а если ко мне обратятся?

— Вряд ли. Не такое это место.

Они налегли на тяжелую входную дверь — над головами рванулся навстречу поток горячего, спертого воздуха. В пивной были только мужчины; они сидели за столиками и толпились возле стойки бара. Некоторые что-то ели с тарелок, взятых из окошка в стене. Протискиваясь мимо стола, Ян увидел на тарелках нечто вроде жаркого с кусками серого хлеба. У поцарапанной мокрой стойки было свободное место, там они и остановились. Пекарь жестом подозвал одного из барменов.

— Две половинки крепкого, — заказал он. И доверительно шепнул Яну: — Легкое здесь чистая вода, лучше уж сидр пить.

Ян согласно кивнул и спрятал лицо в поданную кружку. Кислятина — спасу нет. Оказывается, пиво и такое бывает!..

Пекарь оказался прав: народ в этом заведении общительностью не отличался. Разговаривали друг с другом только те, что пришли вместе. Кто был один — тот один и оставался, общаясь лишь с собственной кружкой. В темном зале царила атмосфера уныния, которую не могли побороть заляпанные рекламные плакаты пивоварен. Других украшений на стенах не было. Здесь явно искали не отдыха, а забытья. Ян пытался пить свое пиво, а Пекарь скрылся в толпе. Через минуту он вернулся с каким-то человеком; тот ничем не отличался от остальных, тоже в помятой темной одежде.

— Давай пошли, — сказал Пекарь, даже не подумав представить незнакомца.

Снаружи мело. Они побрели по снегу, который теперь струился под ногами, переползал через бордюр тротуара и мягко гасил звук шагов.

— Вот этот мой товарищ много народу знает. — Пекарь мотнул головой в сторону незнакомца. — Знает здесь каждого. Знает все, что происходит здесь, в Айлингтоне.

— Я и внутрях бывал, — сказал тот. Говорил он шепеляво и как-то жидко. Казалось, у него во рту почти нет зубов. — Поймали, што травку употреблял. А чижало тот лес валить в Шотландии… Однако отучили. Чижало… Вот эта старуха сичас, вот вы посмотрите, как она живет. Это ж вообще не жисть. Но скоро уж она отмучится.

Они свернули в проезд между нависшими громадами муниципальных многоэтажек и пошли по какому-то открытому пространству. Газон это или мощеная площадь, сейчас было не понять. Прожектора на крышах окружающих зданий делали площадку похожей на тюремный двор, в их ярком свете детишки лепили огромного снеговика. У них началась какая-то ссора, поднялся крик, одного мальчишку принялись бить… В конце концов он вырвался и побежал, громко плача и оставляя на снегу красный пунктирный след. Ни один из спутников Яна не обратил внимания на эту сцену, и он тоже выкинул ее из головы.

— Лифт не работает, как всегда, — прокомментировал Пекарь, когда они пошли по лестнице вслед за своим проводником.

Пять грязных пролетов вверх, стены сплошь измазаны разной писаниной… Однако тепло, как и должно быть при неограниченных ресурсах электроэнергии. Дверь оказалась запертой, но у шепелявого был ключ. Они прошли за ним в комнату. Там было тепло и очень светло, но пахло смертью.

— Неважно она выглядит, правда? — Шепелявый показал на женщину в кровати.

Она была белее пергамента; кожа светлее, чем грязные простыни ее постели. Ухватив простыни клешнеобразной рукой, она прижимала их к горлу и дышала тяжело, медленно и хрипло.

— Можешь говорить, если хочешь, — сказал Пекарь. — Здесь все свои.

— Она больна? — спросил Ян.

— Больна смертельно, ваша честь, — сказал беззубый. — Осенью доктор посмотрел, дал кой-какие лекарства, и все.

— Но ей же нужно в больницу.

— На пособии больница только для умирающих.

— Тогда врача.

— Нельзя. Не пойдет он сюда за бесплатно.

— Но должны же быть какие-то фонды… от наших.

— Фонды-то есть, — сказал Пекарь. — Чтобы по крайности нашим товарищам помочь, их бы за глаза хватило. Но мы не рискуем, шеф. Начнут копать. Безопасность захочет знать, где это она башлей прихватила, на пособии сидя, да еще хворая; следствие начнут, узнают, кто ее друзья… Так что этот фонд боком вылезет. Лучше уж с ним не связываться.

— Значит, она умрет?

— Все мы умрем, раньше или поздней. Ну, кто на пособии, те чуток пораньше… Пойдем-ка, пожуем.

Они не стали прощаться с беззубым, а тот пододвинул стул и уселся возле женщины. Ян оглядел комнату-пенал, ветхую мебель, унитаз здесь же у стены, отгороженный потрепанной занавеской… Тюремная камера, наверно, лучше.

— Он чуть погодя нас догонит, — сказал Пекарь. — Хочет чуток с мамашей посидеть.

— Эта женщина — его мать?

— Ну да. А что такого? Матеря у всех бывают…

Они спустились в цокольный этаж в коммунальную столовую. Конечно же, пособие не предусматривало роскошь индивидуального хозяйства. Люди всех возрастов сидели у грубых столов за едой или стояли в очереди у раздаточного окна.

— Сунь его в щель, когда поднос возьмешь, — сказал Пекарь, подавая Яну красный пластмассовый жетон.

Поднос дался в руки только после того, как жетон провалился куда-то вниз. Ян прошаркал вслед за Пекарем к вспотевшему раздатчику, тот швырнул ему миску, полную до краев. Чуть дальше высился курган нарезанного серого хлеба, Ян взял себе ломоть. Это был обед. Они уселись за стол, на котором не было ни скатерти, ни каких-либо приправ.