Дом, забытый временем - [51]

— А может, и в тебе сидит пуританка? — парировал Мортби. — Почему ты до сих пор не замужем? Тебе самое меньшее двадцать шесть, и, я уверен, в женихах отбоя не было.

— Мне двадцать семь, и женихов была туча. Однако я уже сказала, чего ждала — тебя. Подсознательно ждала, с тех пор как исполнилось семнадцать. Правда, пуританина я не заказывала. Почему бы тебе не избавиться от него раз и навсегда?

— И выпустить сатира?

Жюн неожиданно покраснела:

— Я вовсе не это имела в виду.

— Правда? Но если я изгоню пуританина, кто тогда сдержит сатира?

— Я… я не знаю. — Она резко отставила напиток. — Пойду спать. Голова разболелась. Спокойной ночи.

— Спокойной, — тихо ответил Мортби.

Когда она ушла, Мортби вышел на улицу и посмотрел на небо. Ночь выдалась теплой, но в воздухе не было дымки: звезды светили ярко и четко. Бледные верхушки крон тихо вздыхали на слабом ветру. Мортби опустил взгляд. В палатке у Аниты все еще горел свет, а у Саммертона в жилище было темно. Когда Мортби взглянул на палатку Жюн, свет в ней только-только погас; он представил, как Жюн забирается в надушенную постель в одном неглиже — тонком и прозрачном, словно дымка. Мысленно он вернулся к ее парадоксальному поведению: отчего термин сатир так привлекал ее в буквальном смысле и отвращал в фигуральном?

Впрочем, голову Мортби над этой загадкой ломал недолго, потому как мысли его уже занял Телиставва. Было ли это существо простым сатиром или же Паном, богом стад, полей и лесов, что исполняет грустные мелодии на сделанной собственноручно флейте? Возможно, оно было и тем, и тем. Как бы там ни было, занимал Мортби именно Телиставва, не Жюн. Пуританин в Мортби освободил ученого и остался стеречь сатира, что томился в подземелье; так и должно быть, так того хотел сам Мортби, и так оно и будет — рассуждать тут не о чем.

В половине второго он вошел в палатку к Саммертону и зажег свет. Саммертон сел на койке и поморгал. Лоб у него блестел от испарины.

— Время заступать на вахту, — сказал Мортби. — Вид у тебя какой-то нездоровый. Все хорошо?

Саммертон прижал ладони ко лбу.

— Голова болит, — пробормотал он. — Иди ложись. За меня не беспокойся.

Мортби отправился к себе, а когда встал утром, Саммертон уже пропал.

Новость принесла Анита. Едва она вошла в палатку к Мортби, как он уже все понял по ее взгляду, а потому, когда она сбивчиво принялась рассказывать, в чем дело, это не стало для него сюрпризом. Мортби перебил Аниту на полуслове и принялся спешно одеваться. Потом отправился в палатку Саммертона.

На месте их ждала Жюн. Трава у палатки была примята, но ничего необычного в этом Мортби не увидел. Внутри царил полный порядок: одежда висела, аккуратно сложенная, на спинке стула у койки. Под койкой стояли ботинки. Саммертон либо не потрудился одеться после того, как Мортби его разбудил, либо позже вернулся и разделся. Как бы там ни было, лагерь он покинул, как и Рейнман, в одном исподнем.

Чем дольше Мортби размышлял над этим делом, тем меньше верил в то, что Рейнман — а теперь и Саммертон — ушли со стоянки добровольно. Он склонялся к версии, что это Телиставва неким образом похитил двух мужчин. Зачем? Если принять за версию — сомнительную, хотя, — что Рейнмана он увлек в лес, чтобы выманить потом Софию, то не проще ли было сразу выкрасть Софию?

Возможно, ответ крылся в обычае местных жителей равнины приносить в жертву новообразованную пару накануне жатвы и перед наступлением весны. Судя по рассказам аборигенов многочисленных племен, которых успел опросить Мортби, пара просто входила в лес и не возвращалась. Правда, разные версии происходящего изобиловали эзотерическими подробностями и толкованиями, определявшими назначение обряда: «освободить лес и накормить поля» или «приходит время Телиставве родиться заново», или «что за печальную песню слышит одинокий пастух в сумерках? — то песня, возвещающая, что покровитель ублаготворен». Возможно, если разгадать значение этих фраз, то найдется решение проблемы. Правда, сколько Мортби ни бился, истолковать их не получалось.

Жюн тоже смотрела на брошенную обувь под кроватью.

— Следов борьбы нет, — заметила она. — Должно быть, он ушел добровольно.

— Это вряд ли, — возразил Мортби.

— Вчера я не говорила, — продолжила Жюн, — но пока ты искал Софию, мы с Брюсом и Анитой сделали с десяток рентгенограмм земли в глубине леса. Помнишь теорию Рейнмана о том, что у здешних деревьев — общая корневая система? Так вот, он оказался прав: весь лес — это одно дерево. Колоссальный росток из одного семени. Рейнман назвал его аркадийским.

— А это значит, — продолжил за нее Мортби, тут же возмутившись, что Рейнман покусился на его епархию, — что наш Аркадийский лес и местная чаща произошли от общего предка.

— Почему нет? Лично мне куда проще поверить в то, что миф о сатирах родился благодаря особенностям местной экологии, а мифический Аркадийский лес и местные чащи выросли из идентичных семян, нежели в то, что две практически одинаковые религии могли возникнуть по чистой случайности… Постой, где Анита?

Мортби огляделся: в палатке ее не было. Тогда он подбежал к двери и выглянул на улицу: пусто. Верхушки деревьев лениво — и даже как будто надменно — покачивались на утреннем ветру. Мортби побежал к палатке Аниты, Жюн — за ним. Внутри тоже никого не было. Мортби выругался.