Дом Якобяна - [4]

». И присутствующие понимали, что он говорит о своей жене… В то же время этот человек не стеснялся в мужской компании рассказывать мельчайшие подробности своей интимной жизни, и соседи знали о них почти все. Все женщины, независимо от их религиозности и нравственных принципов, обожали секс и перешептывались о разных постельных делах, потом смеялись добродушно или, если рядом никого не было, бесстыдно… Единственное, чего они не любили в сексе, — когда исчезало удовольствие. Одержимость и страстность мужей заставляла женщин с крыши оставаться красивыми и желанными для своих мужчин, хотя все они страдали от крайней нужды. И когда дети засыпали после ужина и молитвы, когда в доме еды было больше, чем на неделю, когда на черный день было спрятано несколько купюр и комната, где они жили, была чисто прибрана, мужчины приходили в хорошем настроении под действием гашиша и первым делом требовали от жены исполнить свой долг — вымыться, нарядиться, надушиться и ответить на их призыв. Эти короткие часы счастья были для каждой женщины свидетельством того, что ее несчастная жизнь, как бы там ни было, сложилась. Передать выражение лица женщины с крыши, когда в пятницу утром ее муж спускался на молитву, а она, смыв с себя следы любви, выходила на крышу развесить только что постиранные простыни, способна лишь кисть великого художника. В тот момент ее волосы были влажными, кожа — розовой, а взгляд — ясным. Она была похожа на распустившийся бутон розы, напившийся утренней росы.

* * *

Ночная тьма отступала, обещая новый день. Из окна привратника аль-Шазли струился слабый свет. В комнате всю ночь не спал от волнения его сын Таха. Совершив утреннюю молитву и два дополнительных коленопреклонения по сунне[8], Таха присел в белой галабее на кровать и начал читать Книгу обращений к Аллаху с мольбами. Его слабый шепот нарушал тишину комнаты: «О Аллах, поистине, я прошу Тебя о благе этого дня и прибегаю к Тебе от зла его, зла того, что он в себе несёт. О, Аллах, следи за мной своим всевидящим оком и помилуй меня могуществом своим. Не пропаду я, Ты моя надежда. Ты, о Обладатель величия и Почитаемый! К тебе обращаю свое лицо, обратись ко мне твоим благородным ликом, даруй мне щедро свое доброе прощение и будь доволен мной своей милостью».

Таха повторял свои мольбы до тех пор, пока утренний луч не проник в помещение и в железных комнатушках не закипела жизнь: голоса, крики, смешки, покашливания, скрип открывающихся и закрывающихся дверей, кипение чайника, запахи чая, кофе, угля и табака… Для жителей крыши это было началом обычного дня, а Таха аль-Шазли думал о том, что сегодня раз и навсегда решится его судьба. Всего через несколько часов он должен был пройти комиссию в полицейской школе. Последнее препятствие на пути долгой надежды. С детства он мечтал стать офицером полиции и прилагал неимоверные усилия, чтобы осуществить свою мечту… Он учил все наизусть в средней школе и получил 89 баллов по гуманитарным предметам, не пользуясь услугами репетиторов (не считая нескольких консультаций, с трудом оплаченных отцом). В летние каникулы Таха записался в молодежный центр в Абдине и (за десять фунтов в месяц) выкладывался на занятиях физкультурой, чтобы добиться хорошей спортивной формы, — это упростило бы его поступление в полицейскую школу. Таха подружился с офицерами районной полиции, кроме тех, кто служил в отделении Каср ан-Нил на пункте Кутсика. От них он узнал все тонкости вступительных экзаменов в полицейскую школу, а еще то, что богатые дают взятку в двадцать тысяч фунтов за зачисление своих детей… (Как он хотел бы иметь столько денег!) Ради осуществления своей мечты Таха Аль-Шазли, помимо всего прочего, терпел заносчиво-подлое обращение обитателей крыши. С детского возраста он помогал отцу прислуживать. А когда проявились его способности, соседи по крыше восприняли это по-разному: одни поощряли его зубрежку и вовсю предсказывали ему блестящее будущее, других, и их было большинство, раздражала сама мысль о «преуспевающем сыне привратника», и они пытались убедить отца отдать мальчика после школы учиться ремеслу… «Получив профессию, он поможет и тебе, и себе» — так они, сочувствуя, советовали престарелому дядюшке аль-Шазли. А когда Таха перешел в старшие классы и стал одним из лучших учеников, они, зная, что ему сдавать экзамен, поручали непосильную работу, занимающую много времени, часто для соблазна давали карманные деньги и таили злую мысль помешать его образованию. Таха брал столько работы, сколько денег ему требовалось, и самоотверженно продолжал заниматься, порой даже проводя бессонные ночи. Когда стали известны результаты экзаменов, оказалось, что он набрал гораздо больше баллов, чем многие другие ребята в их доме. И тогда соседи стали выражать недовольство открыто. Встречаясь у лифта, один язвительно спрашивал другого, поздравил ли тот привратника с успехами его сына, затем, смеясь, добавлял, что сын привратника скоро поступит в полицейскую школу и окончит ее с двумя звездочками на погонах. Второй заявлял, что ему неприятна эта тема, но, похвалив нравственность и усердие Тахи, все же с серьезностью отмечал (имея в виду принцип, а не конкретного человека), что к должности в полиции, суде — ко всем ответственным должностям — нельзя допускать детей сторожей и прачек. Мол, придя к власти, они воспользуются ей, чтобы получить то, чего были лишены, и избавиться от своих детских комплексов. Разговор заканчивался проклятиями в адрес Насера