Дом Якобяна - [19]

— По поводу этой комнаты, брат… У тебя с собой договор с владельцем дома, разрешающий использовать помещение для торговли?!

— Конечно, договор у меня с собой, — охотно ответил Маляк и вытащил из небольшого кожаного портмоне копию договора, который подписал с Фикри Абдель Шахидом. Хамид взял бумагу, надел на нос очки и принялся ее тщательно изучать. Он спокойно протянул договор обратно Маляку и сказал:

— Договор в такой форме недействителен…

— Недействителен?! — испуганно повторил Маляк.

— Да, недействителен… По закону крыша является местом общего пользования жильцов, а места общего пользования запрещено сдавать в аренду под торговлю…

Маляк ничего не понял из сказанного и, рассерженный, уставился на уважаемого Хамида, который уверенно продолжал:

— Кассационный суд выпустил ряд указов, касательно этой темы. И вопрос закрыт. Договор недействителен, и у вас нет права пользоваться комнатой.

— Отлично, вы все живете на крыше, а мне почему нельзя…

— Все мы занимаем комнаты для проживания, и это законно. А если вы используете комнату в коммерческих целях, это незаконно. И мы будем этому препятствовать…

— Хватит… Жалуйся владельцу, он дал мне этот договор…

— Нет, по закону ты вообще не можешь пользоваться этой комнатой, и мы, как пострадавшие жильцы, этого ни в коем случае не допустим.

— Что?!

— А то, что тебе лучше собрать свои манатки и убраться, — сказал прокуренным голосом шофер и уставился на Маляка с вызовом. Он угрожающе добавил, положив руку тому на плечо:

— Слышь, командир! Тут на крыше живут уважаемые семьи. Никто не может вот так прийти и открыть здесь магазин, чтобы работники и клиенты пялились на наших женщин. Понял?!

Почуяв опасность своего положения, Маляк поспешил ответить:

— Шеф, слава Богу, все работники у меня высшей квалификации, они вежливы и тактичны. Что касается живущих на крыше семей и женщин, я буду помнить о них…

— Так, хорош болтать… Собирай вещи и иди с Богом.

— Боже мой! Что делается! Что за беспредел?!

— Да, беспредел! Маменькин сынок!

С этими словами шофер притянул Маляка за ворот и вдарил по лицу, объявив таким образом начало драки… Он сделал это легко и умело, как что-то простое и привычное, будто играл в любимую игру: сначала метко ударил Маляка головой, потом кулаком в живот, а звонкий третий удар Маляк получил в нос, и струйка крови потекла по его лицу. Маляк пытался сопротивляться и даже нанес незначительный удар, нацеленный в лицо противника, а попавший неизвестно куда, не поразив цели. Затем, протестуя, он начал кричать, подвергаясь грубым побоям. Начался переполох, и работники разбежались от греха подальше. Со всех сторон стал сбегаться народ, чтобы поглазеть. Откуда ни возьмись, на крыше появился Абсхарон и завопил о помощи. Драка продолжалась, пока шоферу Али не удалось выгнать Маляка за пределы комнаты. Уважаемый Хамид Хавас смылся еще с самого начала и из табачного киоска напротив здания позвонил в службу спасения. Вскоре пришел молодой офицер полиции, а с ним несколько солдат и агенты безопасности. Они арестовали всех скандалистов: Маляка, его юных помощников, Абсхарона и шофера Али. Что касается Хамида Хаваса, то он подошел к офицеру, любезно с ним поздоровался и объяснил:

— Вы, господин паша, знаете закон. Вон тот (он указал на Маляка) хочет открыть торговую точку на крыше. А крыша — место общего пользования, его нельзя арендовать под коммерческие цели. Вы, господин, знаете, что это преступление, и оно квалифицируется как захват площади, за такое могут посадить на срок до трех лет.

— Вы адвокат? — спросил офицер уважаемого Хамида.

— Нет, паша, я, господин Хамид Хавас, заместитель директора государственной канализационной службы, отделение аль-Мансуры… — уверенно отвечал тот. — Я один из Жильцов, чьи права на места общего пользования были нарушены. Как же, паша, владелец может сдавать крышу под торговлю?! Это ж наглый захват общей для жильцов площади… Может, потом он сдаст лифт или подъезд? Здесь есть закон или как?! — театрально вопрошал Хамид и заговорщицки посматривал на собравшихся жильцов. Его слова произвели на них впечатление, и они встревоженно зажужжали в знак протеста. Молодой офицер замялся, немного подумал и сказал недовольно:

— Ладно, давайте все в отделение…

* * *

Доктор Хасан Рашид был юристом, известным не только в Египте, но и во всем арабском мире. Он, как Таха Хусейн, Али Бадауи, Заки Нагиб Махмуд и другие, был одним из тех интеллигентов сороковых, которые, получив ученую степень на Западе, вернулись в свою страну и, чтобы передать то, чему научились, они начали преподавать в университетах Египта. Слова «прогресс» и «запад» были для них синонимами, и не важно, что они несли — хорошее или плохое. Все они возводили в священный ранг великие западные ценности: демократию, свободу, справедливость, ответственное отношение к труду, равенство. Они не считались с наследием своей нации, презирали ее обычаи и традиции как оковы, которые мешали просвещению, и считали своим долгом избавить от них народ ради его же возрождения…

В годы своей учебы в Париже доктор Хасан Рашид познакомился с француженкой Жанетт и влюбился в нее. Он привез ее в Египет, они поженились и произвели на свет одного-единственного сына, Хатема. Семья жила на западный манер. Хатем не помнил, чтобы видел отца, доктора Рашида, за молитвой или постящимся. Отец никогда не выпускал изо рта трубки, французское вино всегда было на столе, а музыка привезенных из Парижа новых пластинок раздавалась в каждом углу. В доме говорили в основном по-французски. Как принято в Европе, вся жизнь семьи строилась по плану и расписанию, даже встречи с друзьями и родственниками и личная переписка, которой доктор Хасан Рашид отводил на неделе определенные часы. Он обладал недюжинным умом и удивительной способностью работать беспрерывно. За двадцать лет доктор Рашид добился огромного успеха в египетском гражданском праве. Его звезда взошла, когда он возглавил юридический факультет Каирского университета, а затем вошел в сотню выдающихся правоведов мира, согласно Международной лиге юристов в Париже. Поскольку он всегда был занят исследованиями или лекциями, а у его жены Жанетт, работавшей переводчицей во французском посольстве, никогда не было свободного времени, их сын в детстве часто грустил и чувствовал себя одиноким. В отличие от остальных детей, он любил школу и ненавидел длинные летние каникулы, которые он проводил с семьей и ему было совсем не с кем играть. Кроме болезненного одиночества, он чувствовал отчуждение и страдал тем душевным расстройством, которое часто бывает у детей от смешанных браков… Маленький Хатем много времени проводил с прислугой. И вечно занятые родители часто отправляли его в сопровождении одного из слуг в клуб «аль-Гезира» или в кино. Из многочисленной домашней челяди маленький Хатем особенно полюбил прислуживающего за столом Идриса. В белом просторном пиджаке с широким красным поясом и высокой феской, он выглядел статным и сильным, у него была хорошая фигура, красивое и смуглое лицо, глаза светились Умом, сияющая улыбка открывала ровный ряд белых зубов. Идрис частенько сидел с Хатемом в его большой комнате, выходившей на улицу Сулейман-паши, играл с ним в какую-нибудь игру, рассказывал истории о животных, пел ему красивые нубийские песенки, переводя их содержание. Голос Идриса вибрировал, и слезы поблескивали в его глазах, когда он рассказывал о своей матери, братьях, деревне, откуда еще маленьким его взяли прислуживать в домах. Хатем полюбил Идриса, и их связь стала настолько крепкой, что они каждый день проводили вместе по многу часов. И когда Идрис начал целовать Хатема в лицо и шею, шепча ему: «Ты красивый… Я тебя люблю», Хатем не почувствовал ни страха, ни отвращения, более того, его странным образом возбудило обжигающее дыхание друга. Они обменивались поцелуями, пока однажды Идрис не попросил его раздеться. Тогда Хатему было девять, ему было и стыдно, и неловко, но в конце концов он уступил уговорам друга, которого возбуждало нежное белое тело Хатема. От удовольствия он кричал и что-то шептал по-нубийски. Страсть смешивалась в Идрисе с агрессией, но он вошел в тело Хатема мягко и осторожно, попросив мальчика сказать, если тот почувствует малейшую боль. Все прошло настолько гладко, что впоследствии, когда Хатем вспоминал их первое сближение, его преследовало странное, острое чувство, которое он пережил в тот день впервые. Он не помнил, чтобы ему когда-нибудь было больно. Закончив сношение, Идрис повернул Хатема к себе, горячо поцеловал его в губы, заглянул в глаза и прошептал: