Дом волчиц - [25]

— Да у тебя такой крошечный член, что его ни одна из моих шлюх не отыщет, — возражает он и притягивает Амару к себе, одной рукой взяв ее за талию, а другой обхватив ее лицо. Он приникает к ней таким долгим поцелуем, что его приятели присвистывают, а потом властно хлопает по заду, как бы отпуская восвояси. — Будь осторожна, — говорит он, уходя. — Я не могу допустить, чтобы что-то случилось с моей любимой шлюхой.

Глава 9

Завтра жить я начну, завтра, твердишь ты мне, Постум. Сделай же милость, скажи — когда это завтра придет? Как далеко это завтра?[12]

Марциал. Эпиграммы, книга V, часть 58

Хотя снаружи еще ярко светит солнце, в кубикуле холодно и темно как ночью. Каменные стены приглушают шум улицы, звучащий как будто издалека. Амара различает обрывки спора минующих ее окно прохожих. Толкотня и оживление палестры словно остались в другом мире. Лежащая на жесткой кровати, в застарелом дыму вчерашней ночи, она с тем же успехом могла сойти в Аид, царство мертвых.

Стены расцвечены только светом, отраженным от драгоценных склянок духов, бережно расставленных Викторией на подоконнике. Оставаясь работать в одиночестве, все предпочитают пользоваться кубикулой Виктории: она самая большая и находится ближе всего к улице. За дверью слышно, как Фабия подметает коридор. Бедняжка, наверное, уже несколько раз вымыла порог комнаты в надежде, что ее пригласят пообщаться и поесть. При мысли о Крессе Амара резко садится и сбрасывает ноги с кровати.

— Фабия, поделиться с тобой обедом?

Раздается стук упавшей метлы. Старуха торопливо входит в кубикулу.

— Только если ты что-то не доешь.

Фабия садится возле Амары, наблюдая, как та делит на двоих хлеб, оливки и сыр. Она не говорит ни слова, но провожает взглядом каждый кусочек, словно изголодавшаяся собака, дожидающаяся, пока неосторожный гость уронит со стола крошку. Когда Фабия переплетает пальцы своих тощих рук, под кожей выступают кости. Амара подозревает, что та вынуждена физически сдерживаться, чтобы не начать есть до того, как вся еда будет распределена. Обед с Фабией всегда превращается в испытание. Приходится либо есть с той же скоростью, то есть слишком быстро, либо доедать под ее страдающим взглядом. Амара предпочитает есть быстро.

Первым делом Фабия набрасывается на хлеб и поглощает его за несколько укусов. Удивительно, как ей удается так быстро жевать, не подавившись. Амара никогда не сможет за ней поспеть.

— Эта кубикула всегда была моей любимой, — говорит Фабия, обгладывая оливку, чтобы не оставить на косточке ни единого волокна зеленой мякоти. — Раньше она принадлежала Моле, но несчастная давно мертва. Вон там, в углу, я когда-то рисовала для Париса.

Проследив за ее указующим пальцем, Амара упирает взгляд в самый низ стены. Она прищуривается, и грубые царапины обретают форму собаки.

— Наверное, тяжело было растить здесь ребенка.

— Мой малыш, — говорит Фабия. — Он не всегда меня ненавидел. Когда он был маленький, все души в нем не чаяли. Наши девушки пылинки с него сдували. — Она отбрасывает очередную косточку. — Но когда Парису было четыре годика, старый сутенер, что заправлял здесь до Феликса, сдал его внаем на работу в кухнях через дорогу. — Фабия прерывается, пристально рассматривая остатки хлеба и сыра на своих коленях. — Уж лучше бы он его продал. Но старик оставил его себе. Мой мальчик был слишком хорошеньким. — Она поддается голоду и пожирает последние объедки, обсасывая пальцы и вытирая их о колени. — То же самое я повторяю Крессе. Лучше, когда их продают. Тогда хотя бы можно воображать, что у них все хорошо сложилось. Лучше претерпеть горе сразу, чем потом.

За все это время Амара не произнесла почти ни слова, но у нее все-таки осталась небольшая горстка еды. Чувствуя на себе пристальный взгляд Фабии, она старается есть как можно быстрее.

— Это единственный лупанарий, где ты работала? — неразборчиво спрашивает она с полным ртом сыра.

— Пожалуй, — отвечает Фабия. — Сначала я была домашней рабыней. Родила хозяину двух детишек, правда, этому неблагодарному мерзавцу не было до них никакого дела. Мне так и не довелось увидеть, как выросли мои девоньки. Я думала, что после рождения второго ребенка хозяин позволит мне выйти замуж за одного из своих рабов, мастера на все руки. Мне он приглянулся. По крайней мере он был добр. Но потом он умер, и хозяин стал сдавать меня внаем. Сначала только гостям, членам семьи и тому подобное. Но когда они начинают так поступать, в смысле сдавать тебя внаем, становится понятно, что рано или поздно тебя продадут.

Амара вспоминает, как была рабыней в доме Кремеса. Параллель между ее прошлым и прошлым сидящей подле нее нищей старухи не вселяет воодушевления.

— Ты ведь не с самого рождения была рабыней, верно? — спрашивает Фабия, возможно, почувствовав ее уныние. — Я это всегда вижу.

— Как ты поняла?

— Ты до сих пор ведешь себя так, будто ты что-то значишь.

Амара знает, что Фабия не хотела ее обидеть, однако последний проглоченный кусочек еды камнем оседает в ее желудке.

— Тебе не кажется, что хлеб сегодня был какой-то черствый? — спрашивает она, чтобы сменить тему, и поднимает стоящий у ее ног кувшин. — Ты не могла бы принести нам еще воды? В другие кубикулы тоже стоило бы поставить воды на вечер.