Дом вечности - [7]

— Если б ты знала, Джудит, как мне помогла. Я не представляю, чтобы я без тебя делал. Стань, пожалуйста, у той стены, где расщелина: так будет безопаснее.

Он потушил фонари.

— Как мы увидим его, Дэйв?

— Мы услышим его, услышим, — взволнованным голосом ответил Дэйв. — Только не шевелись.

Джудит замерла. Дэйв включил какой-то прибор, и по пещере пополз тонкий зудящий звук.

— Я долго подбирал его. Испробовал на сотнях змей, но эта тварь, я был уверен, пойдет на более мощный звук. И я нашел его. Ты слышишь этот звук, слышишь?

Джудит снова испугалась. Теперь страх охватил ее с головы до ног. Голос Дэйва уже не казался ей успокаивающим, а стал похож на голос помешанного. В его нотках перемешались и торжество, и азарт, и опьянение со сладострастием. Тьма, окутавшая их полностью, только усиливала страх.

Вдруг что-то хлесткое вырвалось из расщелины позади Джудит, и вмиг с одной и другой стороны ее схватили осклизлые щупальца. Джудит будто током пронзило. Она почувствовала, как волосы на голове в буквальном смысле зашевелились.

— Дэйв! Дэйв! — истошно закричала она.

— Я слышу, Джудит, слышу, — спокойно, как ни в чем не бывало, ответил Дэйв и зажег фонари. — Все хорошо, Джудит, все хорошо. — Он повернул фонари в ее сторону. Их свет ослепил Джудит.

— Дэйв, Дэйв, помоги мне! — Джудит попыталась вырваться, но уже другие щупальца охватывали ее с других сторон.

— Ах, Джудит, Джудит, какая ты наивная. Неужели ты еще не поняла, зачем я позвал тебя сюда? Мне просто стало любопытно, как она питается. Ну, съела она мышь, съела кролика, сожрала курицу, которую я раздобыл в деревне, но это все так приземленно, так избито — кур же и мы нередко поглощаем. Но что я видел? Потемки скрывали всё. Лишь хруст костей, лишь визг животных. Сюда бы света, сюда бы жертву, подумал я. Чудовище из ле Пасси на видеопленке — разве это не сенсация? К тому же во время трапезы. Грандиозно! Но где я мог взять аппаратуру и кого определить в жертву? Не самому же подвергнуться съедению? Тогда я и подумал о тебе. Ты женщина серьезная, но слишком доверчивая, тебя может увлечь любая особь — ты биолог до мозга костей, а я всего лишь жалкий неудачник… Ты знаешь, сколько лет я ждал назначения? Быть может с того самого дня, как пришел в лабораторию. Но разве за вами успеешь? Вы предприимчивее, увлеченнее, удачливее в работе. И видят вас. А нас, скромных, самоотверженных тружеников никто не замечает. Но теперь о них узнает целый свет. Я покажу им тварь, я покажу им ее жизнь, но это будет ничто в сравнении с тем, как я сниму ее за обедом. Она съест тебя, моя милая Джудит, и все поймут, какое это чудовище — напасть на беззащитного биолога, женщину, кандидата в начальницы отдела. Ах я несчастный Дэйв, я не смог спасти своего лучшего товарища, коллегу, друга. Я непростительно замешкался неподалеку, и ужасная тварь напала на мою Джудит. Но мне простят оплошность, простят, когда видят эти душераздирающие снимки. Человек так слаб… А ты будешь святой, Джудит, святой. Я никогда не забуду тебя. Никогда. Я буду скорбеть о тебе, Джудит, поверь мне. Всегда, — сказал Дэйв и выключил видеокамеру.

Тварь, насытившись, уползла обратно, втащив с собой в расщелину и остатки того, чем раньше была Джудит.

ТАИНСТВЕННЫЙ ПОЕЗД

Капостазионе, дежурный небольшого богом забытого железнодорожного полустанка, маленький плотный забитый человечек вздрагивал каждый раз при очередной вспышке молнии за окном и резкими оглушительными раскатами грома.

Шел десятый час вечера, хлестал дождь, поездов в это время суток до самого утра не предполагалось. Ему бы ляг и спи, но у Капостазионе душа не на месте — он напряженно сидит за своим облупленным деревянным столом, на котором возлегают лишь потрепанный станционный журнал, ручка да с краю неуютно примостился старый громоздкий телефонный аппарат, трещавший обычно так звучно, когда кто-то пытался прорваться на станцию, что Капостазионе бросало в дрожь. Но сегодня никто не звонил и не мог позвонить. В небольшой станционной дежурной комнатке, где за столом жалко ник Капостазионе, тихо. Мертвенно тихо.

Капостазионе было страшно. Гнетущая тишина его убивала. Красный сигнальный фонарь на противоположной стене у входа сегодня не должен загораться, и все же Капостазионе не сводил с него глаз. Он и не хотел бы на него смотреть, но взгляд то и дело невольно скользил от стола к стене, от стены к порубленному дождем стеклу, от стекла к потолку и снова упорно спускался к фонарю.

С каждым часом (ближе к полуночи) тревога его возрастала.

Предчувствие редко когда обманывало Капостазионе, и оттого сегодняшнее волнение было особенно острым. Он был один. Ни пассажиров, устало ждущих своего поезда, ни случайного прохожего — никого теперь не увидишь на полустанке. В такой день — а он бывал всего раз в неделю — лишь промелькнет на полной скорости литерный и быстро скроется в тумане за горизонтом. Раньше такие дни для Капостазионе были самыми лучшими: днем один-два пассажирских состава, два-три грузовых и полная безмятежная ночь — чем не мечта всякого дежурного по станции. Ночью хорошенько выспишься и следующие три выходных дня до смены чувствуешь себя замечательно.