Дом, в котором живёт смерть - [93]

— Отлично! Имело смысл посылать О'Банниона с фотографиями, и поездка принесла результаты. Хорас Динсмор был чисто выбрит и носил очки, в которых у него не было необходимости. Таунсенд, хотя украсил себя узкими усиками и обходился без очков, вне всяких сомнений, был тем же самым человеком.

— Неужели Таунсенд настолько верил в эффективность своей маскировки? Поэтому он и не возражал против фотографирования?

— В то время, — ответил дядя Джил, — я еще не знал о его увлечении камуфляжем. Сейлор рассказал мне о нем попозже. Наш герой почти не пользовался гримом; он уверенно предстал перед камерой, ибо ему и в голову не могло прийти, что кто-то опознает в Малькольме Таунсенде пастора и профессора из Новой Англии. Боюсь, что под покровом этого легкомысленного отношения крылось непомерное самомнение и высокомерное отношение к окружающим. Он с глупой самоуверенностью считал, что в случае необходимости может измениться до неузнаваемости. Но здесь ему такой возможности уже не представилось: мы его загнали в угол. Во вторник, когда О'Баннион вернулся с подписанными свидетельскими показаниям и все остальные приготовления были сделаны, мы были готовы нанести удар.

Сигара дяди Джила догорела до основания. Он кинул ее в пепельницу.

— А теперь, леди и джентльмены, нам лучше приступить к подведению итогов. Неожиданное завершение этого дела состоялось в среду вечером: спустя примерно двадцать четыре часа после ареста нашей добычи полиция уже знала все подробности его заговора. Давайте пройдем по нему шаг за шагом, по пути позволяя себе комментарии. Итак, он не был счастлив в роли профессора Динсмора из Мансфилда. Да, у него в самом деле были научные интересы, но он чувствовал себя настолько скованным, что с трудом мог дышать. Его академическая жизнь была открыта всеобщему вниманию, и этот любитель женщин не мог отдавать им должное и при всей своей любви к хорошей жизни должен был есть и пить то же, что и его коллеги.

Примерно в 1921 году он создал свое alter ego в виде Малькольма Таунсенда, который обитал в Нью-Йорке и жил, как ему нравится. Конечно, Таунсенд имел независимый доход, поступавший из того же источника, что и у Динсмора. Но он мог быть Таунсендом только во время летних каникул и редких интервалов в ходе учебного года. По мере того как шло время, чувство удушья только усиливалось. Таунсенд, несостоявшийся актер, обожавший выступать на публике с лекциями, получал предложения на лекционные туры, которые не мог принять.

Почему бы не положить конец этой невыносимой ситуации? Почему бы не избавиться от Динсмора и подобру-поздорову не стать Таунсендом? Чтобы добиться этого, ему не надо было ни «умирать», ни даже исчезать. С наступлением его академического года он согласился осенью прочитать цикл лекций. Но, оставляя Мансфилд в июне 1926-го, он не подал и не хотел подавать прошения об отставке. Предполагалось, что он вернется в сентябре того же года, и он в самом деле вернулся, пусть и на краткое время. И вот тут-то, выражая большое сожаление, он и положил на стол свое заявление об отставке. Устроив трогательное прощание с бывшими коллегами, он «ушел в отставку», чтобы посвятить свое время размышлениям о высоких материях, но адреса не оставил.

В этом состоял его план, и он оставался таковым до конца, хотя и подвергался незначительным изменениям. Весной в его апартаменты в Вашингтоне пришло письмо из Мансфилда, и от старшего партнера фирмы «Рутледж и Рутледж» он узнал, что, если два отпрыска Харальда Хобарта к 31 октября будут мертвы, он совместно с моим племянником унаследует поместье Хобартов.

Айра Рутледж произвел глубокий вдох.

— Да, именно это я и сообщил ему, — заявил юрист. — Я сказал Джеффу, что таков предписанный мне порядок действий, хотя не стал вдаваться в детали. Уклончивый ответ от Хораса Динсмора был написан на почтовой бумаге с грифом Мансфилдского колледжа, а почтовый штемпель на конверт был поставлен в Бостоне. Значит, у него было какое-то доверенное лицо?

— Нет, никакого доверенного лица у него никогда не было. Чтобы ответить на ваше письмо, ему потребовалось лишь нанести быстрый визит в пуп земли и поставить почтовый штемпель. Также ему не составило бы никакого труда подтвердить, что он находится в академическом отпуске.

Только что, как вы помните, я упомянул о небольшом изменении в его плане. Он ввязался в это дело вместе с готовой на что угодно Сереной. Какое-то время назад от отца Серены он узнал о тайне Делис-Холл. И совершенно спокойно решил, что ни Серена, ни Дэйв не должны остаться в живых.

У Пенни голова шла кругом от услышанного.

— Но почему? — вскричала она. — Что им руководило? Если он уже имел денег больше, чем ему требовалось, зачем было причинять вред кому-то? Чего этот человек хотел?

— Он хотел этот дом. И считал, что для этого две смерти просто необходимы. Потому что помогут заполучить желаемое. Его любовь к живописным старым домам, — помолчав, продолжил дядя Джил, — превратилась в настоящую страсть. Кроме того, у него имелись и другие дурацкие идеи, показывающие, что, хотя Динсмор-Таунсенд внешне производил впечатление неглупого человека, по сути, он был дураком. Ибо в смертях не было ровно никакой необходимости. Ибо, проведя расследование, он без труда убедился бы, что у Дэйва и Серены на счетах были сравнительно небольшие суммы… если не считать самого Холла. Но они не собирались рассказывать об этом ни ему, ни даже юристам, которые умеют держать язык за зубами. Проявив настойчивость, он, конечно, узнал бы, что они не против продать дом, а средства на такую покупку у него имелись. Однако это соображение не пришло ему в голову. Боюсь, что в этом мире прирожденным преступникам здравые мысли никогда не приходят в голову.