Дом в глухом лесу - [139]

По-быстрому одевшись – насколько позволяли обездвиженная рука и плечо, – я вышел в коридор проверить, в чем дело. И обнаружил, что весь дом, от погребов до красно-бурой черепичной крыши, от крытой галереи до обширной лужайки за зданием, по всей видимости, обезлюдел. Похоже, слуги сбежали, побросав дела, ибо повсюду вокруг взгляд различал следы прерванной деятельности. Я заглянул в библиотеку, в гостиную, в бильярдную, в спальню к сквайру, в его кабинет, в кухни, в помещения для слуг. Я заглянул в каморку к мистеру Смидерзу, обнаружил целые залежи Скотта, но дворецкого – ни следа; хотя совсем недавно он был здесь. Малыш Забавник бегал за мной по пятам, как привязанный, сопя и поскуливая. Песик искал хозяина – но хозяин, подобно всем прочим, исчез бесследно.

Оставив пса в доме, я направился в конюшни и выяснил, что Медника на месте нет; и, что еще хуже, судя по виду денника, конь вообще не возвращался из Проспект-Коттеджа, а значит, и Марк тоже. Поскольку и конюх Далройда пропал неизвестно куда, я сам оседлал гнедую кобылку – в моем состоянии дело не из простых – и поскакал по дороге посмотреть, что происходит. Охватившее меня поначалу любопытство быстро сменялось озабоченностью, а затем и тревогой – с каждым новым открытием.

Еще не спустившись с холма, я окинул взглядом окрестности, от «Деревенского герба» до шпиля церкви Святой Люсии и деревенских крыш, вплоть до бухты и Скайлингдена. Тут-то я их и увидел – повсюду, здесь и там, со всей деревни, из каждого переулка и каждой улочки, из каждой рощицы бессчетные крохотные фигурки стекались к Скайлингденской дороге и двигались вверх. Кое-кто ехал на лошади; большинство шло пешком. Я пришпорил гнедую кобылку и вскорости поравнялся с одной из таких групп. Кое в ком я опознал завсегдатаев «Герба», прочих мельком видел в деревне и на Нижней улице; их приветливые, доброжелательные лица были мне знакомы, а вот имена – нет. Но сейчас в этих лицах не осталось и тени сердечности, люди глядели бессмысленно и отрешенно; пустые глаза казались просто-напросто нарисованными; руки бессильно болтались по бокам, как если бы энергия их иссякла. Шагали селяне неуклюже и медленно и словно бы не сознавая, что делают. Подобно толпе заведенных автоматов, неуклонно брели они все дальше и дальше, невзирая на препятствия, точно повинуясь неодолимому зову. Как я вскорости обнаружил, остановить их было невозможно.

Добравшись до верхней точки центральной улицы, я увидел, что со стороны нижней деревни идут и другие, направляясь к перекрестку и к Скайлингдену. Я узнал мистера Тадуэя, деревенского бакалейщика, и школьного учителя мистера Лэша, и мистера Линкота, кондитера, а также и их домашних. Увещеваний они не слушали, на оклики не реагировали. Все эти люди вели себя так, словно даже не подозревали о моем присутствии; если я натягивал поводья и останавливался посреди дороги, они просто-напросто обходили мою кобылку с двух сторон. А за ними поспешал еще народ, группами по четыре-пять человек; кого-то везли на открытых телегах, точно преступников – к виселице или французских предателей – к гильотине. На одной из таких повозок я заметил мисс Вайолет Кримп, владелицу вафельной, – ту самую мисс Кримп, что втайне мечтала вырваться за пределы скучной повседневности, и похоже было на то, что ее желание вот-вот сбудется. Мисс Кримп, и ее престарелая мать, и Молли, матушкина служанка и сиделка, – все трое глядели на мир стеклянным невидящим взором. Подобно прочим, на мои настойчивые уговоры они никак не откликнулись. В толпе были женщины, и мужчины, и дети – Господи милосердный, невинные маленькие дети, сэр! – и они тоже отрешенно смотрели в одну точку, не слыша ни звука. Подняв взгляд, я обнаружил, что вверх по Скайлингденской дороге прямиком к усадьбе катится карета, запряженная четверкой, – по характерной раскраске я узнал в ней карету из Малбери. И внутри, и на империале ехали пассажиры; кучер и стражник восседали на своих местах, чинно выпрямившись и глядя прямо перед собою. Карета, должно быть, остановилась в «Гербе» на ночь, а с рассветом вновь отправилась в путь, вот только совсем по иному маршруту.

Я поскакал в Проспект-Коттедж и нашел дом запертым; по всей видимости, и здесь все вымерло. Тщетно стучал я в дверь: ответа мне не было. Не видя никаких следов сквайра с Медником, я погнал гнедую кобылку вверх по Скайлингденской дороге и вихрем взлетел к вершине. И к вящему своему изумлению обнаружил, что удручающая процессия направляется не в усадьбу, как мне подумалось, а к руинам аббатства за нею. Там – спокойно, безропотно и кротко, точно ягнята, – люди один за другим ныряли под землю. Только тогда я понял, что длинная лестница, ведущая в пещеру, разблокирована и сверху, и снизу и что все эти несчастные направляются к колодцу.

Там, к слову сказать, я и обнаружил Медника. Он пасся у развалин, на свободе, – никто не удосужился привязать его или хотя бы расседлать. При виде коня мороз пробежал у меня по коже; просто описать не могу, как оборвалось у меня сердце, едва я осознал, что хозяин Медника, по всей вероятности, разделил участь всех прочих. Я громко позвал Марка, но ответа, конечно же, не услышал; поселяне, точно заведенные механизмы, спускались по длинной лестнице и исчезали под землей – души, устремляющиеся прямо в лапы дьяволов колодца. Спешившись, я ринулся в проем и сбежал по каменным ступеням в темноту. Внутри царила невыносимая духота; не раз и не два я уже порывался повернуть назад, как в силу собственного малодушия, так и по причине спертого, затхлого воздуха, однако впереди и позади меня шли люди, так что мне волей-неволей пришлось обуздать страх – и затолкать его в глубины подсознания.