Дом у скалы. Ангел, который меня оберегает - [52]

И тут, на меня, что-то нашло. Я бросился на него. Что-то хлопнуло, совсем тихо. Я почувствовал страшную боль в руке. Я понял, что сейчас я умру. У меня был нож. Я все время носил его, с тех пор, как тот, кому я был должен начал мне угрожать. Я себя чувствовал с ножом в большей безопасности, хотя и понимал, что это глупо. Я знал, что сейчас он убьет меня. От боли и страха я почти ничего не соображал. Я схватил нож и ткнул им вперед, наугад, надеясь попасть в него, остановить. Я даже не ожидал, что вообще попаду в него. Я почувствовал как его рука, ухватившая меня за плечо разжалась и он начал оседать на землю. Несколько минут я не мог двинуться с места. Я испытывал ужас, облегчение, страшную боль, слабость. Все чувства перемешались. Мне казалось, что я во-вот потеряю сознание. Я оторвал кусок своей рубашки. Перевязал руку. Мне кажется на это ушло несколько часов, хотя, наверняка, прошло минут десять. Потом я забрал у него документы, бумажник, сотовый и пистолет. И пошел к дороге.

Когда я добрался до дороги, сил у меня не осталось. Я не стал возвращаться в дом Данионитаса, потому, что не мог себя заставить, вновь побывать там, зная, что он сам в доме… Да, думаю я бы не смог вести машину, в таком состоянии. Но мне повезло. Через несколько минут около меня остановилась машина. Водитель предложил меня подвезти. Он заметил, что мне нехорошо. Предложил поехать в больницу… Я не мог… Он хорошо разглядел меня. Он бы обязательно догадался… Я не мог оставить его в живых. Понимаете? Мне пришлось…

Мужчина заплакал и сидел, раскачиваясь вперед назад, глядя перед собой пустым взглядом. Огонь в его глазах угас. Сейчас он напоминал тряпичную куклу. Отсутствие какого-либо выражения на лице. Глаза потухшие, безжизненные.

Следователи переглянулись. Бобров сказал:

— Допрос прерван в двенадцать часов сорок четыре минуты.

Он выключил диктофон.

— Продолжим завтра.

Человек, только, что сделавший признание, повернул лицо к следователю.

— Почему в жизни все так несправедливо? — спросил он печально. Бобров пожал плечами.

— Вопрос в том, чего ты ждал от жизни. К чему стремился, — сказал он. — Справедливость каждый понимает по-своему. По мне, так в данном случае все справедливо. За свои поступки нужно платить.

Пришли охранники, увели подозреваемого.

— Мне его немного даже жалко, — сказал Синицын. — Он долгое время жил в постоянном напряжении, в страхе за свою жизнь. А потом все стало еще хуже. Его жизнь превратилась в настоящий ад. Только страх и одиночество.

— Он сам создал свой ад, — пожал плечами Бобров. — Он мог вызвать полицию, после того, как убил Комаровского. Вместо этого он убил еще одного человека. Хорошего человека, не имеющего к этой истории никакого отношения. Он ему помог, а этот малахольный отплатил ему за добро ножом в сердце, что бы только спасти свою шкуру.

— Возможно. Но в каждом есть, что-то хорошее. Он же не хотел убивать женщину и детей, — сказал Саша Синицын.

— А как ты думаешь, что было бы, если бы они все-таки дошли до дома? — хмуро спросил Бобров. — Я думаю, что он набросился на Комаровского только из-за того, что понял, что тот его тоже в расход пустит.

Саша вздохнул.

— Ладно. Бог с ним. Пойдем, может, по пивку?

— Среди рабочего дня? — наигранно возмущенно посмотрел на приятеля Бобров.

— Начальства все равно нет.

— Ладно. Пошли. Хотя, возможно, именно так, с мелких правонарушений великие злодеи и начинают.

Глава 16

Врач закончил осмотр и велел медсестре наложить новую повязку.

— Ну, что ж, все нормально. Заживает хорошо. Еще два-три дня и, думаю, уже можно будет подумать о выписке, — сказал он. — Вообще Вам повезло. Пуля прошла неглубоко, не задев ничего жизненно важного.

— Да, я везунчик. Порой сам себе завидую, — прокряхтел Прохоров, морщась от боли, пока сестра обрабатывала рану, перед тем как наложить повязку. — Выйду отсюда и прямиком к начальству на ковер. Там мне тоже сразу расскажут, как мне повезло и какой я герой. Еще выговор влепят, за самоуправство и нарушение инструкций.

Прохоров вошел в палату. Скорее бы уже и вправду выписаться, черт с ним с начальством. Не впервой, переживет, и он, и начальство. Надоело на больничной койке валяться. Тоска смертная. Одни доходяги кругом, еле ползают по коридору до туалета и обратно. Тишина, покой. Никаких загадок, никакой неразберихи. Никто никого не пытается лишить жизни, ну кроме, конечно, медсестры, которая только, что делала ему перевязку. Она, как специально, каждый раз своими ручищами, так надавит на рану, что хоть караул кричи. Может, не любит следователей? А может руки у нее не из того места…

Дверь палаты распахнулась, и на пороге возникли немного растерянные и смущенные, не знающие как себя держать, среди больных, слабых и страдающих, пышущие силой, жизнерадостностью и здоровьем Саша Синицын и Боря Бобров.

— О, орлы, здорово! — поприветствовал подчиненных Прохоров, искренне радуясь, возможности хоть ненадолго отвлечься от больничной атмосферы и занудного однообразия.

— Здравствуйте, Иван Степанович! — чуть ли не шепотом ответили посетители. — Как вы?

— Нормально. Врач говорит, здоров, как бык. Через два-три дня выпишет.