Дом «У пяти колокольчиков» - [151]

Итак, мы удалились, но я уходила с тайной раной а груди. Меня не так огорчило то, что приходится покидать театр, не дождавшись апофеоза моей героини; я была сражена тем, что дедушка столь резко, столь уничижительно отозвался об актрисе, которая, по моему мнению, исполняла свою роль с истинным благородством.

В моих глазах достойным похвалы было именно то, что она так сдержанно провела сцену, где вспыхивает в ней чувство любви. По мне, так ее и вовсе следовало бы выпустить, ибо она разрушала прекрасную гармонию целого. Я не в силах была понять, как мог Шиллер так погрешить противу своей великолепной героини, принудив ее влюбиться, да к тому же еще во врага своей родины. Мне казалось, что этим он принизил не только свою героиню, но и весь женский род, бросив тень на его возвышенные духовные порывы — объявляя женщин якобы неспособными к постоянству в своих чувствах, — этого я во всю свою молодость не могла ему простить.

Я не решалась, однако, пуститься в пререкания с дедушкой о сем щекотливом предмете, хотя и очень хотела. Итак, тайный спор между нами остался неразрешенным.

Дедушка мой, по происхождению немец, получал, как и некоторые его соотечественники, почти все выходившие за границей художественные журналы, коими они обменивались, так что на дедушкином столе постоянно сменяли, дополняя друг друга, самые увлекательные вещи: «Morgenblatt» и «Abendblatt», «Literaturzeitung», «Europa», «Komet», «Fönix», «Elegante Welt», «Magazin für Literatur des Auslandes» и прочие[6].

Я загоралась нетерпением при одном взгляде на них, будучи страстной охотницей до всякого печатного слова, из-за чего заслужила в своей семье прозвище «Bücherwurm»[7], поскольку у нас, как и во всех просвещенных пражских семьях, за ничтожными исключениями, говорили и вели дела по-немецки.

Однако жажда моя большею частью оставалась неудовлетворенной, ибо лишь в редких случаях мне дозволялось насладиться чтением этих журналов. Согласно распространенному тогда мнению, девицам не подобало увлекаться чтением, посвящая этому весь свой досуг; им предписывались, как я уже упоминала, более благоразумные занятия.

Порой мне все же удавалось втихомолку завладеть одним из номеров и прочесть его в каком-нибудь укромном уголке нашей обширной, устроенной на старинный лад, а потому богатой всякими тайниками квартиры. Это случалось большею частию тогда, когда к нам приходили гости, вследствие чего на меня обращали меньше внимания и я довольно скоро уединялась где-нибудь с книгой или незаметно захваченным журналом.

Воспользовавшись однажды удобной минутой, я схватила журнал — названия его я уже не помню, — в котором, к превеликой радости своей, нашла заметку и о госпоже Штубенраух.

Я тут же быстро пробежала ее глазами, будучи твердо уверена, что на автора заметки игра этой актрисы произвела такое, же неизгладимое впечатление, как и на меня, и что я найду здесь все то, чего не умела сама ясно и убедительно сказать в ее защиту.

Увы! Мнение автора заметки вовсе не совпадало с моим, — он осудил моего кумира почти теми же словами, что и дедушка. Признавая внешние достоинства, силу и звучность голоса, безукоризненность декламации и мимики госпожи Штубенраух, он тоже полагал, что обрисованным ею образам и характерам недостает обаяния мягкой женственности, нежной чувствительности сердца, и он тоже упрекал ее за то, что в «Орлеанской деве» в сцене с Лионелем она забывает быть женщиной, лишая тем самым свою роль поэтического ореола и очарования.

Углубившись в чтение этих важных и значительных для меня строк, я не заметила, что кто-то тихо отворил дверь моего убежища и что я уже долгое время являюсь предметом чьего-то насмешливого внимания.

— Я жажду узнать название романа, который настолько мог увлечь барышню, что она ничего не видит и не слышит вокруг, — прозвучал неожиданно возле меня пронзительный и резкий голос. — Без сомнения, это собрание увлекательнейших любовных приключений, обладающих поистине волшебной притягательной силой.

И не успела я прийти в себя, как журнал был взят у меня из рук и тщательно, страница за страницей, просмотрен.

— Что бы это могло быть? — снова прозвучал голос, на сей раз, однако, явно озадаченный. — Здесь я вижу только письмо из Парижа, повествующее о знаменитостях, выступающих там сейчас, затем, рассуждение о средневековой росписи на стекле, далее заметку о госпоже Штубенраух, наконец какие-то литературные пустячки и ничего более. Куда же запропастился роман, который ты так усердно штудировала? Неужто ты читала одну из этих статеек? Но тогда какую же?

Я ответила на его вопрос громко и отчетливо, сколько мне позволяло смущение, а когда он стал еще более настойчиво расспрашивать меня, вынуждена была признаться, чем увлекла меня та заметка и что я искала в ней.

Вновь коснулся меня недоверчиво-изучающий взгляд.

— Так ты, стало быть, думаешь о том, что смотришь, и позже еще и размышляешь об этом? Ты изволишь иметь свои суждения о том, что читаешь, и запоминаешь прочитанное? Признаться, я бы никогда не сказал этого о тебе. Ты мне всегда представлялась особой весьма недалекой. Впрочем, я до сих пор не верю тебе; как знать, может быть, это дело случая или плод твоего притворства. В конце концов, такие вот недалекие барышни бывают обыкновенно очень даже себе на уме. Однако над этим стоит призадуматься, чтобы все же выяснить, что к чему.