Дом у Чертова озера - [35]

– Как это проспорил? – Мороз вдруг усилился, стал злым и кусачим.

– Обыкновенно. Помнишь, на старый Новый год они с Жуаном играли в бильярд?

Варя кивнула.

– Помню, но при чем тут бильярд?

– А при том, что ставки в той игре были не абы какие. Они играли на нас с тобой. Сечешь?

– Нет.

Сивцова хмыкнула, сказала с издевкой:

– Какая же ты, Варька, тупая! Что тут непонятного? Они играли не на деньги, а на желание. Победителю доставалась я, а проигравшему – ты.

– Как это «доставалась»?

– А вот так! Жуан выиграл и провел ночь со мной. А Ворон проиграл, и в качестве наказания ему досталась ночь с тобой.

– В качестве наказания… – Варя нашарила в кармане ингалятор.

– А ты что думала?! У Ворона баб вагон и малая тележка, стал бы он связываться с такой, как ты, если бы не спор. Он же у нас человек чести, раз дал слово, то обязан сдержать.

Человек чести… Ингалятор огнем жег ладонь, в легких разгорался пожар. Вот, значит, как в их понимании выглядит честь…

– Савельева, ну ты ж вроде не совсем дура. – Юлька перешла на доверительный шепот. – Ну, подумай сама, зачем ты ему? Он программу откатает, наиграется и бросит. Так, может, лучше не дожидаться, пока тебя бросят?

Терпеть больше не было никаких сил, Варя достала ингалятор, сделала два торопливых вдоха, спросила:

– А ты знала, на что они играли?

– Конечно, знала. – В голосе Сивцовой послышалось недоумение.

– И тебя ничего не смущало?

– А что меня должно смутить? Я же, в отличие от некоторых, была призом, а не наказанием.

– Да, это в корне меняет дело.

– Знаешь, я вообще думаю, что Ворон не может смириться с тем, что я досталась Жуану, вот и таскается с тобой, мне назло.

– А ты, Юля, тоже человек чести? Раз Жуан тебя выиграл, значит, ты теперь его вечный трофей? – Дышать стало легче, но к горлу подкатил колючий ком.

– Слушай, Савельева, мы сейчас обсуждаем не мой моральный облик, а твой. Ты же сама далеко не белая и пушистая. Думаешь, мы с Жуаном такие наивные, не сообразили, чем вы с Вороном занимались?! Тебя то я как раз понять могу, но его!..

– Ладно, Юля, мне домой пора. – Варя сунула озябшие руки в карманы пальто, рассеянно посмотрела на расцветающий в небе огненный цветок салюта.

– Ворону что нибудь передать?

– Не стоит…

…В доме не горел свет. Отец сегодня на работе: в выходные за разгрузку вагонов платят в два раза больше. Не раздеваясь, Варя прошла на кухню, поставила на огонь чайник. Жуановский глинтвейн не помог – холодно, и с каждой секундой становится все холоднее. Даже не хочется снимать пальто. А надо, в доме нельзя ходить в верхней одежде, это неправильно.

Шарф пах одеколоном Ворона. Варя зажмурилась, затрясла головой. Ничего не было: ни похода в кино, ни кафе, ни поцелуев. Просто Ворон – человек чести…

Она аккуратно повесила пальто на вешалку, разулась, прошла в ванную, сунула озябшие руки под горячую воду. Пальцы закололо тысячей иголочек. Иголочки – это плохо, это значит, что проходит анестезия и очень скоро станет невыносимо больно. Ей когда то оперировали аппендицит, ощущения после операции были почти такими же. Только тогда болело тело, а сейчас душа.

Варя выключила воду, вернулась на кухню. Чайник уже заливался свистом и нетерпеливо дребезжал неплотно прикрытой крышкой. Она выключила газ, налила себе большую чашку черного чая, подумала немного и достала из шкафчика начатую банку малинового варенья. Может быть, малина перебьет вишневый вкус глинтвейна…

Чай был горячим, таким горячим, что больно глотать. Пусть остывает, а она пока посмотрит, как в маленьком водовороте кружатся чаинки. Надо же как то убить время…

Чаинки давно перестали кружиться, задремали на дне чашки, и чай уже остыл, а Варя так и не сделала ни одного глотка, все смотрела и смотрела…

Из полудремотного состояния ее вывел громкий стук в дверь. Кто это? У отца свой ключ, он никогда не стучит и не возвращается раньше семи утра. А сейчас ночь, ночью ходить по гостям не принято. Варя на цыпочках подошла к двери. Стук повторился.

– Кто там?

– Это я. Открой, нам надо поговорить.

Ой, какой сюрприз! Человек чести пришел и хочет с ней поговорить. А ей не о чем с ним разговаривать, она уже с Сивцовой поговорила.

– Ворон, иди домой, уже поздно.

– Открой дверь!

Если она откроет – это будет проявлением слабости. Нельзя, пусть он уходит.

– Уходи!

– Варя, что случилось? Почему ты сбежала?

– Я не сбежала, я ушла. И ты иди…

– Не откроешь? – Голос слышался совсем рядом – даже тонкая дверь была ему сообщницей, – и от голоса этого вся Варина анестезия исчезла без следа, а перед глазами в бешеном хороводе закружились золотистые искры. Пришлось зажмуриться.

– Не открою.

– Хорошо, в таком случае я подожду до утра. Вот прямо здесь, на твоем крыльце. – В голосе не было злости, лишь твердая решимость.

– На улице холодно.

– Да, Варя, на улице очень холодно, но, если ты не хочешь впускать меня внутрь, я потерплю.

Он потерпит. Так и будет, потому что он человек слова. Варя с тяжелым вздохом распахнула дверь.

Ворон стоял на крыльце, засунув руки в карманы куртки. У его ног верным псом кружилась поземка.

– Я войду? – спросил и, не дожидаясь ответа, переступил порог. Поземка скользнула следом, лизнула холодным языком босые Варины ноги. – Почему ты ушла? – Он захлопнул дверь, отсекая унылое завывание ветра. Ветер воет не к добру…