Дом тишины - [101]

– Хотите молока, Нильгюн-ханым?

– Не хочу, – сказала она.

Надо было вскипятить молоко и дать ей не спрашивая. Я спустился на кухню и сказал: «Давай, Измаил, пей чай». Поставил перед ним завтрак, нарезал хлеб. «Ты сказал им, Реджеп, что я здесь?» Я ничего не ответил, он немного смутился и начал есть – робко, будто извиняясь. Я отнес Госпоже наверх поднос.

– Почему они не идут ко мне? – спросила она. – Ты сказал им, что я их зову?

– Сказал, Госпожа… Сейчас они завтракают. А перед тем как уехать, конечно же зайдут к вам поцеловать руку.

Внезапно она проворно подняла голову с подушки:

– Что ты рассказал им вчера вечером? Немедленно говори, не желаю слушать ложь!

– Я не понимаю, что вы хотите, чтобы я им рассказал!

Она не ответила, а изобразила досаду и злобу на лице. Я поставил ей поднос и спустился вниз.

– Никак не могу найти свою тетрадь, – пожаловался Фарук-бей.

– Где ты ее видел в последний раз?

– В машине. Потом машину взял Метин, но он ее не видел.

– Ты не видел тетрадь? – спросила Нильгюн.

Они вместе посмотрели на Метина, но он не ответил. Сидел с несчастным видом, как побитый. Как побитый мальчишка, которому даже плакать не разрешили. В руке – кусок хлеба. Но он будто не замечал, что это хлеб, долго смотрел в пустоту, как сумасшедший старик, с трудом вспоминающий, кто он такой, а после этого мазал на хлеб масло с вареньем и с надеждой кусал его, чтобы вспомнить: то, что он ел когда-то, и то, что он ест сейчас, – одно и то же? И еще для того, что вспомнить прекрасные давние времена. Иногда он ненадолго оживлялся, чтобы начать все сначала, но потом снова забывал о надежде на победу и о хлебе у себя во рту и сидел не двигаясь, словно шест проглотил. Я смотрел на него и пытался понять, что могло произойти.

– Метин, мы к тебе обращаемся! – закричала на него Нильгюн.

– Не видел я вашу тетрадь!

Я спустился вниз, Измаил закурил еще одну сигарету. Я сел завтракать оставшимся хлебом. С Измаилом мы ни о чем не разговаривали, а смотрели через открытую дверь на улицу, на землю, где что-то собирали воробьи. На наши беспомощные руки светило солнце. Потом мне показалось, что он заплачет, и я решил что-нибудь спросить. «Когда будет розыгрыш лотереи, Измаил?» – «Вчера вечером был». Мы услышали долгий рев какого-то мотора – мимо промчался мотоцикл Невзата. «Пошел я уже», – вздохнул Измаил. «Сиди, – сказал я. – Куда ты? Поговорим, когда все уедут». Он сел. Я вернулся в столовую.

Фарук-бей доел завтрак и теперь курил сигарету.

– Хорошо присматривай за Бабушкой, Реджеп! Мы будем тебе иногда звонить. А до конца лета обязательно приедем еще.

– Всегда ждем.

– И, упаси Аллах, если что-нибудь случится, сразу звони. Если что-нибудь нужно будет – тоже… Но ты так и не привык пользоваться телефоном, правда?

– Вы сначала поедете в больницу, да? – спросил я. – Подождите еще немного. Я вам еще чаю налью.

– Хорошо.

Я спустился вниз. Принес им чай. Нильгюн и Фарук опять принялись за свое.

– Я тебе говорил о теории карточной колоды? – спросил Фарук.

– Говорил, – сказала Нильгюн. – И говорил, что твоя голова напоминает тебе орех, а тот, кто расколет ее и заглянет внутрь, увидит червей истории, извивающихся в мозгу. А я ответила тебе, что все это ерунда. Но исторические рассказы кажутся мне забавными.

– Правильно. Все это забавные, пустяковые рассказы.

– Нет, не правильно, – сказала Нильгюн. – Я не напрасно об этом вспомнила.

– Войны, паши, дожди, убийства, изнасилования…

– Все было не напрасно.

– Мошенники, эпидемии чумы, купцы, ссоры – это жизнь…

– Ты тоже знаешь, что у всего есть своя причина.

– Я-то знаю? – удивился Фарук. Потом замолчал, вздохнул. – Это все забавные, глупые рассказы.

– Меня тошнит, – сказала Нильгюн.

– Поехали уже, – сказал Метин.

– Почему бы тебе здесь не остаться, Метин? – спросил Фарук. – Поплаваешь еще в море. Что тебе делать в Стамбуле?

– Мне нужно зарабатывать деньги, которые я не смог заработать потому, что вы – лодыри! – сказал Метин. – Я буду преподавать все лето дома у моих тетушек, за двести пятьдесят лир в час. Ясно вам?

– Ты меня пугаешь! – сказал Фарук.

Я вернулся на кухню. Подумал, как будет полезно молоко для желудка Нильгюн. Измаил вдруг поднялся: «Я ухожу. Хасан побродит, но в конце концов вернется домой. Правда, Реджеп?» – «Придет! – ответил я. – Куда ему идти, придет конечно! А ты сядь, Измаил!» Он не сел. «Что они там говорят наверху? – спросил он. – Может, мне подняться и извиниться?» Я растерялся. «Сядь, Измаил, никуда не ходи», – говорил я, как вдруг мы услышали тот самый звук, доносившийся сверху. Бьет по полу. Палка Госпожи. Помнишь? Мгновение мы стояли, задрав головы, и смотрели вверх. Потом Измаил сел. Палка ударила несколько раз, как будто по голове Измаила. Потом мы услышали тот вялый, слабый, но никогда не унимавшийся старческий голос:

– Реджеп, Реджеп, что там происходит внизу?

Я поднялся наверх.

– Ничего не происходит, Госпожа. – Я вошел к ней в комнату и уложил ее в кровать. Сказал ей, что сейчас они придут наверх. Подумал, не отнести ли им чемоданы вниз, в машину. В конце концов взял чемодан Нильгюн и с трудом вынес его. Пока нес, представил, как Нильгюн спросит: «Зачем ты надрывался, Реджеп?» Но как только увидел, что она лежит на диване, понял, что забыл о том, что ей стало нехорошо. Я случайно забыл об этом… И в тот самый момент я увидел, что ее вырвало. Я стоял с чемоданом в руке, а Метин с Фаруком растерянно смотрели на нее. Внезапно Нильгюн, не подавая голоса, повернула голову набок. Когда я увидел пену, выходившую у нее изо рта, я почему-то подумал о яйцах. Пока Нильгюн рвало, я в панике побежал на кухню, чтобы найти какое-нибудь средство от рвоты. Думал – все потому, что я не дал ей утром молока, все из-за меня, дурака. Но молоко я тоже не взял. Растерянно смотрел на Измаила, что-то говорившего мне. Потом вспомнил… И побежал обратно. Когда я вернулся, Нильгюн уже умерла. Они не говорили, что она умерла, я понял это, когда увидел ее, но и сам не произнес слов о смерти. Мы с виноватым видом смотрели на ее позеленевшее лицо, на темный, спокойный рот – лицо и рот уснувшей юной девушки, и нам казалось, что мы просто все не так поняли. Жена аптекаря Кемаля-бея, которую Метин привез спустя десять минут, сказала, что она умерла. От кровоизлияния в мозг. Но мы все-таки долго смотрели на Нильгюн – в надежде, что, может, она встанет.