Дом с закрытыми ставнями - [41]

Прибежал он из сада, плюхнулся на крыльцо и завопил:

Мотька! Никишка! Берите гребешки! Чешите голову. Голову чешите, мать вас за ногу! Скорее!

Рядом с ним валялся, завернутый в марлю, белый, сахаристый мед. Мать с отцом прибежали, царапали частыми гребешками грудь ему, голову, руки.

Ноги чешите, чешите ноги! — не унимался дед.

Брюки у него были засучены до колен. Я подскочил к ногам и начал вытаскивать пчелиные жала.

Да что ты! Расческой чеши! — обозлился отец и кинул мне металлическую расческу. Из складок одежды деда вылезали сердитые пчелы. Я тут же прихлопывал их. Дед чуть приоткрыл опухшие веки:

Да ты не бей их, Павел. Они сами улетят.

Кусаются они!

А ты не обращай на них внимания, и они не тронут.

Я послушался деда, и действительно пчелы улетели восвояси.

Павел, ведро воды из колодца, — рявкнул дед. Я стрелой к колодцу и обратно. Мать окатила деда с головы до ног.

Ох, как хорошо! Ай — яй! — кричал от удовольствия дед. Скоро он пришел в себя, успокоился, попросил: — Принеси — ка мне водицы студеной из родника… Угораздило меня дурня босиком на пасеку пойти… Да слышь, в берестяном ковше принеси!

Он жадно выпил весь ковш.

Эх, дни мои быстрее гонца летят, они как тень проходят…

Мне стало грустно от этих слов. И я запомнил их на всю жизнь. Будто дед что — то отравил во мне. Он обнял меня волосатой рукой и сказал неожиданно:

А завтра я высеку себе памятник из гранита… И вырублю на нем энти слова. Вы будете приходить на мою могилу. Придете, прочитаете да призадумаетесь. Скользнет тень, и нет ее, так и жизнь наша. Эх, вечно бы жить здесь, на земле! А на то — плюй, — он ткнул в небо пальцем. — Там пусто все.

Мне стало совсем легко и радостно от этих слов.

Наутро дед запряг в телегу Пегана и уехал. Вернулся он с трехметровой узкой гранитной глыбой. Пеган взмок от пота. Дед открыл ворота и понужнул коня. Тот рванулся, но телега будто приросла. Дед разозлился, хлестал Пегана бичом, лошадь дергалась, рвалась из хомута. Дед рассвирепел, начал пинать ее в брюхо. Пеган рванулся несколько раз и вдруг повалился на бок. Затрещала сломанная оглобля.

Отец бросился распрягать упавшую лошадь. Пеган был уже мертв.

Решил ведь лошаденку, решил, — взвыл отец. Я бросился к Пегану, увидел его незрячие глаза и горько заплакал.

Вот напасть — то! — сокрушенно пробормотал Дед. — Умный конек был.

Чурочки

На учебники нам с Ванюшкой родители денег не давали, приходилось самим зарабатывать.

Ребят в лесхозе я нашел сразу, чурочек они накололи целые горы.

Пошли к Косому, — сказал мне Сашка Тарасов.

Ванюшка сидел на ящике перед толстой чуркой,

ставил на нее березовые круги и быстро дробил их.

Помогать пришел? Давай. Пошли за кубиком.

Кубик — это квадратный ящик для замера чурочек. Он был с ручками, как у носилок. Мы принесли его к куче, и я стал складывать в мерку наколотые чурочки.

Да ты не так. — Ванюшка подошел к старым чурочкам, накидал их в ящик до половины, а сверху засыпал свежими.

Евмен Стратионович! — закричал Ванюшка. — Еще кубик готов!

Из — за куч вышел Редько с блокнотом и карандашом в руках.

«Переворошит чурочки, что тогда?» — испугался я.

Высыпай.

Евмен Стратионович! — крикнул Сашка.

Евмен повернулся к нему. А мы быстро высыпали чурки в общую кучу и снова принялись за работу. Электрические циркулярки не успевали резать чурочки. Рядом с нами работала пилорама. Мужики по рельсам на тележках увозили тес. Неподалеку от пилорамы работал локомобиль. Земля вздрагивала от крутящегося маховика и работающей пилорамы. Из цеха выбежал дядя Савелий, бросился к кочегарке, открыл окно:

Маркел! Ты что там уснул, что ли? Не тянет! Току не хватает!

Из окна высунулся Маркел.

Не тянет? Сейчас я ее, окаянную! — Маркел исчез, и через некоторое время дым из трубы повалил гуще, а земля мелко задрожала.

Смотри, Пронька идет, — сказал Сашка.

Не мухлюйте при нем, а то отцу наябедничает, — предупредил я.

А мы его сейчас спровадим, — Ванюшка подмигнул нам.

Он достал из кармана стальные шарики от подшипников и начал подкидывать их и ловить. У Проньки глаза загорелись.

Ты где это взял их? — спросил он.

Нашел!

Где?

У Сухой речки, на свалке.

Поди, еще там есть?

Конечно. Поройся — найдешь.

Пронька рысцой устремился к свалке, а мы от хохота схватились за животы.

Через две недели Евмен выдал нам заработанные деньги.

Ванюшке — шестьсот рублей, а мне — триста. Брат не отдал матери все деньги, он припрятал целых две сотни. Ну, а я поменьше, — сотню. Да у меня еще хранились в укромном уголке триста рублей, вырученные от продажи карасей и ягоды. Теперь можно бы и велосипед купить, но попробуй купи. Отец голову оторвет. Откуда, мол, деньги!

В этот день мы с братом пошли в книжный магазин и купили себе учебники, тетради, карандаши.

Здание семилетки уже достраивалось, и мы теперь будем учиться с Ванюшкой в одной школе. Через год он уедет в Барнаульское речное училище. И Сашка с ним тоже собрался. Будут они рулевыми — мотористами. А когда же я — то вырвусь из этого дома? Когда я попаду в художественное училище? Дед говорит, что из меня должен быть художник — резчик по дереву.

Я — Робинзон

Сашка, Ванюшка и я сговорились попугать баптиста Мироныча. Мы не любили его за жадность.