Дом с закрытыми ставнями - [33]

Некогда, — буркнул отец. — Не наша это елка. Ты будешь веселиться на нашей, божьей елке. И он стеганул Пегана. Я потихоньку заплакал, уж очень мне хотелось поноситься с ребятами…

В углу молельного зала отец укрепил на крестовине не очень большую, но пышную елку. И сразу хорошо запахло свежестью зимней тайги. Я повеселел. В зале скоро собрались ребятишки из семей верующих. Нас усадили за стол, дали нам ножницы, красную, желтую, синюю, серебряную бумагу, клейстер, сваренный из муки. Под наблюдением матери и Ивановны мы принялись клеить весело — пестрые цепи, мастерить сказочные домики и теремки, вырезать снежинки и разных зверушек. Ивановна и мать были непривычно приветливые, ласковые. Пришел регент, тоже добрый, праздничный, и стал разучивать с нами всякие религиозные песенки — круглый, краснощекий, пучеглазый, он восклицал:

Дети, дети! Пойте все это светло, благолепно. Вот так пойте! — и он, зажмурившись, сладким и мягоньким тенорком пел:

Иисус в венце терновом

За тебя страдал,

Чтоб тебе в пути суровом

Вечный свет сиял.

Нам, ребятишкам, все это нравилось. Не думали мы ни о каком боге, а просто веселились, как все дети.

Только теперь, когда я пишу эти воспоминания, я узнал, что каждый член общины обязан заниматься детьми. Даже стих на этот счет у них сложен:

Детское сердце — нива безбрежная,

Сеять там нужно ранней весной.

И они в этот день старались вовсю, «засевали» наши души. А нам интересно и весело было украшать елку, петь, бегать по залу…

Вечером шло моление, посвященное дню Нового года. И мы пели высокими звонкими голосами разученные песенки, умиленные старухи всхлипывали в платки, шептали: «Господи! Не оставь детей наших, просвети их. Без них захиреет община наша».

Праздник дня Нового года закончился для нас, мальчишек и девчонок, подарками, молитвами и угощением…

Ложась спать, я вспомнил елку у поссовета, мысленно увидел кубарем катящихся ребятишек. Они с хохотом и криками вылетали из разинутого рта большущей ледяной головы…

Нет, все — таки там было веселее. Там была воля, буйная радость, густой снегопад, свежесть площади… И — никаких молитв…

В нашем доме все уже спали, стояла могильная тишина. А я вдруг почувствовал себя таким одиноким, что у меня пропал сон. И тут я услышал негромкий стук в ставень. Неужели Ванюшка приехал?! Я выскочил в сени.

Кто?

Еще не дрыхнешь?

Я распахнул дверь, схватил брата за плечи, осыпанные снегом, и чуть не заорал от радости.

Мы шмыгнули в мою комнату, закрылись на крючок и зажгли лампу.

Ванюшка привез с собой какой — то мешочек. Раздевшись, он стал доставать из него гостинцы. Тут были и лимонад, и пряники, и бутерброды.

Это я в буфете раздобыл. Утром у нас в школе была елка, — объяснил Ванюшка.

Мы сели с ним за стол и начали пировать. Я никогда не ел колбасы, и меня восхитил ее вкус: чесноком припахивала, дымом! А лимонад чего стоил. Век бы его пил!

Давай, наворачивай! — смеялся Ванюшка. — Отгадай, что я тебе еще привез?

Книги! — восторженно прошептал я.

Ванюшка вытащил из мешка «Робинзона Крузо» и «Остров сокровищ».

Все, что удалось достать в магазине. Только ты их спрячь, а то отец спалит чего доброго.

Вот это здорово, — все шептал я, листая книги. Как я любил в эти минуты Ванюшку!

Я рассказал брату о своей скучной жизни, о том, что случилось с тетей Феней, и о том, как дед бил отца и мать.

Запугать Феню они вполне могли, — твердо заявил Ванюшка. — Из — за денег. У деда припрятано деньжонок дай бог. Он же двадцать лет обирает верующих. Да не только наших, но и по другим селам ездит. Только ты молчи. Понял? А то они изведут тебя. Ты знай свое дело — учись, а потом навостришь лыжи в город. И крест поставишь на этом чертовом доме… Ну, я лягу, устал, а ты почитай «Робинзона».

Я бережно, с наслаждением раскрыл толстую книгу, на обложке которой был нарисован корабль с надутыми парусами…

Проснулся я позднее обыкновенного. Ванюшки уже не было, наверное, удрал к Сашке Тарасову. Ему хорошо, у него друг есть, а вот у меня… Не дружат со мной пацаны, один я. И потом — нелюдимый я какой — то. Наверное, из — за того, что боюсь насмешек…

Сотри пыль в кабинете отца, — приказала мать.

Едва я вошел в кабинет с сырой тряпкой, как появились приехавший отец и Евмен. Увидев, что я протираю подоконник, отец ничего не сказал мне. И я тоже промолчал, не поздоровался, будто мы с ним виделись уже сегодня. Какой — то сердитый и хмурый заявился он из Москвы.

Отец сел за стол, Евмен опустился в кресло.

Ладно, продолжим наш разговор. Сколько без меня пожертвований собрал? — спросил отец.

Пустая касса, брат Никифор. Пустая, — Евмен тяжело вздохнул. — Собранное едва на зарплату нам хватит, да разве еще по мелочам кое — чего для дома можно купить, вот и все.

Сторожа я увольняю. Зачем он? Я сам сторож— в доме живу. Только напрасная трата денег. Сестру Ивановну сегодня тоже рассчитаю. Пусть в лесхозе живицу собирает.

Это же наша лучшая проповедница, брат! — удивился Евмен.

Вот и пусть бескорыстно слово божье в народ несет, — отец положил в конверт пять сторублевок и что — то написал на нем. — Я без нее справлюсь. — Отец порылся в каких — то бумажках — квитанциях, пощелкал костяшками счетов, что — то записал. — А тебя я перевожу на полставки.