Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848 - [272]

Такой политический нейтралитет заметнее всего в случае с Пьемонтом, одним из главных «смутьянов» 1848 г. Как заметил Ансельм, компенсация, которую Пьемонт должен был выплатить Австрии, сулила «прекрасное и безопасное дельце» в виде займа Пьемонту, а также перевод части его дел в Вену. Нат вначале отнесся к замыслу скептически, — как заметила Шарлотта, «самые разумные» члены семьи еще не забыли «полного страхов периода» предыдущего года, — но даже он понимал всю привлекательность подобной операции.

Ну а Джеймс так сильно интересовался Пьемонтом, что Ансельм боялся, что он может создать у туринского правительства впечатление «слишком горячего желания». Ансельм недооценивал способностей Джеймса вести переговоры. Он начал выяснять в правительстве перспективы мирного договора с Австрией, не беря на себя никаких обязательств. Затем он намекнул на сделку с итальянскими банкирами, которые надеялись сами разместить облигации, чтобы исключить конкурентов из Парижа и Вены. В сентябре он лично приехал в Вену и Милан, чтобы предложить аванс в размере 15 млн франков по пьемонтской компенсации австрийскому правительству. Наконец, в Турине ему удалось приобрести контроль над более чем половиной займа Пьемонту в размере 76 млн франков; итальянским банкирам он оставил всего 8 млн, а остальное пустил в открытую подписку.

Так произошло не только потому, что он хотел, чтобы Австрия получила свою компенсацию. Как он заверял молодого и амбициозного финансиста по имени Камилло ди Кавур, ему «очень хочется вести дела с этой страной; он неоднократно повторял, что рассматривает Пьемонт как государство, учрежденное на гораздо более разумном фундаменте, чем Австрия». Кавур, со своей стороны, был потрясен тем, как Джеймс «мистифицировал» министра финансов Пьемонта Нигру. Убежденный, что Пьемонту не следует позволять впадать в зависимость от «этого хитрого старого шакала Ротшильда», Кавур в будущем создаст серьезное препятствие для притязаний Ротшильдов в Италии[140]. Однако пока Джеймс как будто нашел там прочную точку опоры и надеялся, что это, по его выражению, приведет к финансовому «браку» с Италией в целом. Точно так же Франкфуртский дом примерно в то же время пытался сблизиться с такими немецкими государствами, как Вюртемберг и Ганновер (где до ноября 1850 г. у власти оставалось либеральное правительство под руководством Иоганна Штюве), хотя от его услуг там отказались.

Успех Джеймса в Турине положил конец периоду застоя, вызванному революцией, который продолжался больше года. Даже Лайонел и его братья теперь готовы были обдумывать новые операции, хотя они по-прежнему больше интересовались Испанией и Америкой, не затронутыми революцией, чем Центральной Европой. Ртуть, хлопок, золото, табак, даже никарагуанские каналы и африканский арахис казались куда надежнее, чем займы политически нестабильным государствам.

В самом Париже также наблюдалось легкое ослабление во взглядах Ротшильдов. Главный барометр финансовой погоды — курс рентных бумаг — указывает на растущую (хотя и неофициальную) уверенность в президентском режиме в ходе всего 1849 г.: за год после декабря 1848 г. пятипроцентные бумаги выросли с 74 до 93, а с ними — и настроение Ната. Отчасти рост стал отражением сдержанной внешней политики Наполеона. Как заметил Нат, когда только стало известно об отправке экспедиционного корпуса в Рим, «в целом, когда войска начинают двигаться, держатели облигаций пугаются; в данном случае, поскольку речь идет о восстановлении порядка… даже я верю в то, что это возымеет хорошее действие». Кроме того, возвращение финансовой уверенности отражало растущее сознание того, что Луи Наполеон далек от союза с левыми радикалами. Хотя Нат по-прежнему считал его «мелким уродом», на него произвело благоприятное впечатление доказательство социальной реставрации, которое он наблюдал однажды вечером в президентском дворце: «Дамы были нарядно убраны драгоценностями, а когда вызывали кареты, титулов не опускали!» «Если мы сохраним покой, — с надеждой продолжал он, — не будет разницы между республикой и монархией». Оказалось, что его взгляды излишне оптимистичны: в строго финансовых терминах рентные бумаги так и не поднялись до довоенного, дореволюционного уровня при республике, что намекало на продолжающееся сомнение относительно стабильности режима — отсюда неоднократные предупреждения Энтони, что Луи Наполеон пойдет по стопам Луи-Филиппа или что республиканцы станут жертвами бонапартистского переворота. Однако Ротшильдам хватало уверенности для того, чтобы поднять неизбежную тему нового займа самой Франции.

Кроме того, наблюдались первые признаки возрождения железнодорожной мании 1840-х гг. (особенно много надежд внушало назначение Леона Фоше министром общественных работ). В феврале 1849 г. братья Перейра открыли свой самый амбициозный тогдашний проект: железную дорогу, которая должна была связать Париж, Лион и Авиньон; затем она должна была слиться с линией из Авиньона в Марсель (предтеча линии Париж — Лион — Марсель). Целью было возродить систему, на которой основывалась Северная железная дорога, когда государство инвестировало 147 млн франков в первоначальную прокладку линии между Парижем и Лионом и гарантировало компании прибыль в 5 %, а компания вкладывала 240 млн франков в эксплуатацию концессии на 99 лет. На самом деле могло показаться, что Перейры пытались освободиться от Ротшильдов. Для того чтобы собрать деньги для новой компании, они вначале обратились к Делессару, а через него к Бэрингам — первый намек на скорый разрыв. Джеймс прекрасно знал, что происходит, и в мае произвел первый ответный выстрел, вынудив Исаака Перейру выйти из правления Северной железной дороги. Никто не должен был подумать, «что Перейры — то же [самое], что Ротшильд, — говорил он Энтони. — Ты понятия не имеешь, что за мошенники эти людишки. Они всегда пытаются эксплуатировать наше имя». Но «когда ты больше им не нужен, они дают тебе пинок под зад».