Дом проклятых душ - [66]
– Да вот такая! Два капрала, четыре унтер-офицера да восемь нижних чинов – хожалых. Полицмейстер, значит, начальник над ними – господин полицмейстер Метревелев. Я – унтер-офицер…
– Был, – перебил Донжа злорадно. – Был ты, голубчик, унтером! Слышал я о полиции твоей и о тебе слышал. Земля слухом полнится, это ты верно сказал! Вот и прошел слух: завелся среди стражников этакий Иван Горностай – молодой, ретивый, хитрый, храбрый. У него-де взгляд, будто у коршуна, он-де ворона на лету этим взглядом собьет! На месте ему не сидится, в городе он скучает, рыщет по губернии – и ретивости его лихие люди начали побаиваться. Все тебя боятся. Кроме меня! Ты про меня сведом – а я про тебя. Прослышав о пропаже людей в Завитой, ты решил сам выведать, что происходит, и изобличить злодеев. Начал ты за мной следить, тайно в Завитой бывая, – и вызнал-таки все про мои дела. Кое-кто тебе помогал из местных, рассказывал о том, что я творил… известно кто!
– Известно? – с тревогой спросил Горностай.
– Да! – торжествующе хохотнул Донжа. – Дочь моя Марусенька. Предательницу накажу достойно.
– Она не виновна! – подался вперед Горностай, не сдержав болезненного стона. – Это я, я ее улестил… Не тронь ее, пожалей!
– Ишь, какой жалостливый! – вызверилась Глафира и вдруг бросилась к двери. – Погоди, батюшка, не убивай его еще минуточку, сейчас вернусь, помогу тебе!
– Вот моя истинная дочь! – похвалил Донжа, с улыбкой глядя ей вслед. – А Марусенька слаба, ох слаба сердцем! Вечно ныла, что ей убитых мною людей жалко. Уж не знаю, в кого такая уродилась. Не в меня и уж точно не в другого своего отца! Знаешь о нем?
– Знаю! Глафира похвастать успела, – с отвращением проговорил Горностай.
– Мать ее тоже не ведала пощады, – продолжал Донжа. – Не иначе, Ефимовна ее заразила жалостливостью, когда жизнь ей спасала!.. Но ты не бойся за свою полюбовницу, Горностай. Пальцем ее не трону! Жизнь у нее не отниму, а то отниму, из-за чего ты ее в пособницы себе выбрал. Счастье, что у меня другая дочь есть! – Он кивнул на дверь, в которую убежала Глафира. – Она-то жалости не знает! Она тебя и выдала, Горностай.
– Знаю, – слабо, чуть слышно проговорил тот. – Глафира мне и об этом и разболтала. А еще поведала, какая участь меня ждет.
– Ну и что? – с любопытством воззрился на пленника Донжа. – Страшно тебе стало?
– Да я ж тебе уже говорил, что никто дольше своего часа не проживет, – спокойно ответил Горностай. – Я знал, на что иду. Благодарю бога, который дал мне узнать перед смертью, что жена моя беременна, а значит, род Горностаев продолжится!
– Да тебе что с того? – удивился Донжа. – Мне вот плевать, продолжится мой род или нет. Мне главное – побольше богатства нажить. С тобой разберусь и сызнова зачну шуровать по большой дороге.
– Зря ты так думаешь, – мстительно улыбнулся Горностай. – Мои хожалые все видели, все знают! Они доложат господину Метревелеву о том, что здесь случилось, и он новых полицейских пошлет в Завитую, да числом побольше, да получше вооруженных. От них тебе не уйти! Обшарят они твой дом, найдут твои сундуки, трупы убитых тобой людей найдут, куда бы ты их ни запрятал…
– Вот уж нет! – с явным удовольствием вскричал Донжа. – Трупов им вовек не сыскать. Есть здесь одна каморка… Некогда в ней устроил я кумирню для сатаны. Туда он мне и явился, когда я ему душу продал. А после того как исчез он, в стене осталась дыра. Не на улицу та дыра ведет, а неведомо куда, в некую бездну бездонную. В нее я и сбрасывал трупы всех, кого жизни лишал в своем доме. И труп исчезал бесследно в той бездонной бездне! Об этом никто не знает, ибо я ту дыру доской заслонял, а каморку запертой держал. Никому больше туда ходу нет, кроме меня.
– Так ты душу сатане продал… – с ужасом простонал Горностай. – Да будь же ты проклят, христопродавец!
– А ты святой, что ли? – ухмыльнулся Донжа. – У всех свои грехи! Небось и у тебя руки кровью забрызганы, полицейский унтер-офицер! Однако хватит болтовни! Настал твой смертный час!
Донжа распахнул армяк, и оказалось, что за его красный замызганный кушак засунуты топор и нож.
– Ну что же, – спокойно перекрестился Горностай. – Верши свое кровавое дело. А я славно пожил, многих татей порешил. Не жалко помирать! Жаль только, не увижу сына своего да не увижу, как ты смертную муку примешь.
Внезапно распахнулась дверь, и в комнату ворвалась Глафира, волоча на веревке большого головастого пса.
Маша так и ахнула. Это был Гав! Гав с его меделянской широкой головой и умными глазами, жесткой шерстью, словно бы наморщенной мордой, обвисшими ушами, крепкими лапами и острыми зубами!
Она покосилась на пса, который стоял рядом с ней, глядя на того, другого, приведенного Глафирой, – и внезапно ей стало ясно, что сейчас произойдет… вернее, стало ясно, что именно произошло в доме Донжи в тот день, когда был убит Иван Горностай.
В это было невозможно поверить, и все же она не сомневалась в том, что угадала верно.
Потрясенная Маша хотела зажмуриться, но чувствовала, что должна на это смотреть, должна это увидеть!
Конечно, он мог бы скрутить эту отвратительную Глафиру голыми руками без особых усилий, но ему почему-то было противно даже пальцем до нее дотронуться. Она внушала Горностаю такое отвращение, что он даже передергивался непроизвольно, как от озноба. На самом деле – от гадливости. Ну вот честное слово, было такое ощущение, что гадюка перед ним встала на хвост, шипит и готова броситься, чтобы ужалить до смерти!
