Дом причта в Уитминстере - [3]

На следующее утро церковные дела не позволили доктору Эштону провести с воспитанниками урок: они получили письменное задание с указанием принести готовые работы к нему в кабинет. Фрэнк приходил самое меньшее трижды, но всякий раз, будучи занят с очередным посетителем, доктор довольно бесцеремонно (о чем впоследствии изрядно сокрушался) отсылал его прочь. За обедом в тот день присутствовали два священника, и оба (поскольку и тог, и другой имели детей) заметили, что мальчик, кажется, заболевает. Их догадка оказалась верной, и остается лишь сожалеть, что Фрэнка сразу же после обеда не уложили в постель. Часа через два, ближе к вечеру он ворвался в дом с криком «Мне страшно!», бросился к миссис Эштон, обнял ее и принялся твердить как заведенный: «Не пускайте их! Не пускайте их!» что явно свидетельствовало о серьезном недуге. Его уложили в постель (не в привычной спальне, а в особой комнате) и вызвали врача который, поставив диагноз «мозговая горячка», заявил, что если не применять прописанные им средства и не обеспечить больному полный покой, неизбежен фатальный исход.

Так мы с вами уже другим путем подошли к описанному ранее моменту. Распоряжение насчет церковных колоколов было отдано, а вскоре на пороге кабинета появился лорд Саул.

— Ну, молодой человек, что вы можете сказать мне о болезни бедного мальчика? — с ходу спросил доктор Эштон.

— Увы, сэр, не думаю, чтобы мне было известно больше, чем вам. Правда, мне следует повиниться: боюсь, я несколько напугал его вчера, когда мы разыгрывали ту глупую пьесу. Наверное, он принял все слишком близко к сердцу.

— Что именно?

— Всякий вздор… истории, слышанные мною в Ирландии насчет того, что там называют вторым зрением.

Что это еще за зрение?

— Видите ли, сэр, там, в глуши, невежественные люди прикидываются, будто могут увидеть будущее — кто в зеркале, кто в воздухе, кто еще где. Про одну старуху у нас в Килдонане говорили, что она обладает такой способностью. Наверное, я слишком заострил на этом внимание, но мне ведь и в голову не приходило, что Фрэнк отнесется к моим россказням так серьезно.

— Вы поступили дурно, милорд, — сурово промолвил доктор Эштон. Весьма дурно. Прежде чем заводить речь о всяческих суевериях, вам следовало подумать о том, в каком доме вы живете, и пристали ли вам подобные разговоры. Но что в пьесе, которую вы, по вашим словам, разыгрывали, могло показаться Фрэнку таким страшным?

— Боюсь, сэр, на этот вопрос мне трудно будет ответить: помню только, что он как-то резко перешел от рассуждений о битвах и влюбленных Клеодоре и Антигионисе к чему-то, за чем я просто не успел уследить, а потом, как вы видели, упал.

— Да, я видел. Это произошло в тот момент, когда вы возложили руки ему на голову.

Лорд Саул метнул на вопрошавшего злобный взгляд: похоже, он впервые не был готов с ответом.

— Хм… возможно, сэр… я точно не помню, но раз вы говорите, то так оно и было. Но уверяю вас, ничего худого я не сделал.

— Может и так, проговорил доктор Эштон, — но я считаю своим долгом довести до вашего сведения, что последствия этого испуга могут оказаться для моего бедного племянника весьма тяжкими. Доктор отнюдь не уверен в его выздоровлении. Я не склонен приписывать вам дурные намерения, ибо у вас не имелось никаких причин желать мальчику зла, но вынужден сказать, что в случившемся есть часть и вашей вины…

Договорить доктор не успел, ибо снова послышались торопливые шаги и в кабинет (на сей раз со свечой в руке, ибо уже смеркалось) вошла до крайности взволнованная миссис Эштон.

— Идем! — вскричала она. — Идем сейчас же! Он отходит!

— Отходит? Фрэнк? Быть того не может! Как, уже? — восклицая что-то бессвязное, доктор схватил со стола молитвенник и выбежал вслед за женой. Лорд Саул несколько мгновений оставался на месте: служанка Молли приметила, как он уронил голову и закрыл лицо руками. Но — впоследствии она говорила, что подтвердила бы свои слова и на Страшном суде, — плечи его сотрясались не рыданий, а от смеха. Потом юный виконт тихонько вышел следом за остальными.

Увы, миссис Эштон оказалась права. У меня нет особого желания расписывать во всех подробностях печальную сцену, приведу лишь то, что было записано доктором Эштоном и имеет значение для всей последующей истории. Фрэнка, который, будучи при смерти, пребывал в полном сознании, спросили, не желает ли он увидеть своего товарища Саула, на что мальчик ответил буквально следующее:

— Нет, передайте ему одно — я боюсь, что скоро он станет очень холодным.

— Что ты имеешь в виду, милый? — не поняла миссис Эштон.

— Только то, что сказал, — ответил Фрэнк. А еще пусть он знает: я от них уже свободен, но ему следует поостеречься. И простите меня, тетушка, за вашего черного петушка. Он сказал, что это необходимо, чтобы увидеть невидимое.

Всего через несколько минут Фрэнк отошел в мир иной. Эштоны были весьма опечалены: особенно сокрушалась тетушка покойного, но и самого доктора, человека не слишком чувствительного, столь безвременная кончина не оставила равнодушным. Кроме того, во всем этом оставалось много неясного, и его не оставляло чувство, что Саул рассказал ему отнюдь не все. Отойдя от смертного одра, он через четырехугольник внутреннего двора направился к жилищу церковного сторожа, дабы распорядиться отрыть на церковном кладбище свежую могилу. Нужды воздерживаться от колокольного звона больше не было. Напротив, предстояло подать голос погребальному колоколу, самому гулкому из храмовых колоколов. Сделав необходимые распоряжения и уже возвращаясь в свои покои, доктор Эштон подумал, что ему следует еще раз поговорить с лордом Саулом. История с черным петушком — сколь бы пустяковой она ни казалась — требовала разъяснения. Возможно, то был лишь бред умирающего, но с другой стороны, ему случалось читать о колдовских обрядах, связанных с жертвоприношениями. Да, с Саулом непременно надо поговорить.