Дом потерянных душ - [6]

– Ты могла бы быть учёным, – глухой голос матери, кажется, отталкивается от серых стен квартиры, дрожит, миг – и рассеется пылью. – Сколько собрала красных дипломов? Один, два? У тебя золотая медаль лежит в коробочке. Зачем?

Каждый разговор с ней – очередное напоминание, что из блестящего, талантливого ребёнка ничего не вышло. Ничего – это экономист, это цифры в глазах, это прокуренный голос, деньги каждый месяц, часть которых получает мать, и безразличие ко всем выговорам.

В гости к родителям Тамила старалась ходить нечасто. Собственные недостатки не казались столь удручающе огромными, когда глухой голос вновь начинал повторять:

– Ты бы могла… Ты же раньше… Почему же не сейчас?

Вопрос стекает расплавленным железом. После не остаётся ни мыслей, ни желаний – только пепел и пыль. Так бывает в местах, где века назад прошёл поток раскалённой лавы. В местах, где больше ничего не будет.

Сигарета догорела, кончики пальцев обожгло. Тамила поморщилась, потянулась за пачкой и достала новую. Налетел прохладный ветерок, шевеля каштановые волосы. Вся она – сухая, стройная, смуглая, с карими в черноту глазами. И движется резко и быстро, никакой пластичности и очарования. Да и… сложно быть нимфой в тридцать два. Уж скорее дриада, не старая, но уже не мечтающая о юности.

Тамила сделала глубокий вдох, только надышаться всё равно не вышло. Прохладный ветер, но какой… неправильный. Духота смеялась над людьми, ветер ничего не мог с ней поделать.

Щёлкнуло колёсико зажигалки, табачная горечь снова полилась вишнёвой горячей струёй в горло. Внизу слышался скрип ржавых качелей, ещё из тех, что поставили несколько лет назад. Металлический столб, еле крутящееся колесо на его вершине и две мощные цепи, прикреплённые к нему. На свободных концах цепей – узкие доски. Дети садились на последние, доисторические качели, которые начинали крутиться, хрипя от старости. Внизу вдруг звонко закричал ребёнок. Тут же раздался громкий окрик женщины:

– Борька, стой! Куда на дорогу?! Ну я тебя сейчас!

Ребёнок замолк, Тамила глянула вниз. Мальчик лет пяти растерянно стоял посреди дороги и смотрел на приближавшуюся женщину в зелёном платье. Из-за поворота, сверкнув фарами, будто хищник глазами в темноте, повернула приземистая машина.

«Идиот какой-то, – подумала Тамила, – фары не забыл включить, а объехать детскую площадку ума не хватило».

Машина рыкнула, молодая женщина ухватила ребёнка, моментально забыв, что хотела наказать, и метнулась в сторону. Машина на скорости пронеслась мимо. Женщина в зелёном не двигалась, молча глядя ей вслед.

Тамила чуть нахмурилась. Почему-то вспомнился вчерашний разговор в метро. Истеричная девица и старая сплетница – не та компания, о которой нужно думать. Разговор с ними был странным.

Украсть ребёнка. Она затянулась, выпустила дым. Таким может заниматься кто угодно. На органы там – или что-то иное. Достаточно на свете богатых бездетных пар, готовых отдать любые деньги за младенца.

Она передёрнула плечами и раздавила окурок в пепельнице. Сволочи. Всё равно таким нет прощения. Из корыстных целей они делают несчастными настоящих родителей.

Тамила прикрыла глаза. Настроение ни к чёрту. Внезапно пришло воспоминание. Даже не воспоминание, а его тень, вытянутая и трепещущая, такая бывает от пламени свечи, которое сдувает ветер.

Внизу снова кто-то закричал, но она уже не стала смотреть туда. Нечего. Бабки на скамейках у подъезда завтра преподнесут все новости на блюдечке с голубой каёмочкой. Вновь раздался скрип ржавых качелей, залаяли собаки. Непутёвый Борька, кажется, опять выскочил на дорогу – слышны крики его матери. Можно бесконечно наблюдать. Ничего не изменится.

Тамила открыла дверь и вошла в комнату. До этого кондиционер не зря работал около часа – ночью можно было спокойно спать. Но спать ей не хотелось. Она прошла на кухню, взяла тусклую турку, сыпанула кофе, залила водой и поставила на огонь.

«Надо бы почистить турку», – рассеянно подумала Тамила, глядя на готовящийся напиток.

– Нелепые аристократические замашки, – прозвучал в ушах голос отца, хриплый, странно звучный, будто в трубу кто насыпал песка. Вроде всё слышно, но при этом есть ощущение фальши и неправильности. – Варят кофе бездельники и гурманы, как твоя мать.

С матерью они разошлись, когда Тамиле было тринадцать. Это официально. А разлад пошёл на пять лет раньше. Художник, дитя свободы и сторонник временных заработков так и не смог научиться жить в семье, воспринимая себя её частью. Было вообще удивительно, как они жили вместе до этого. Отец, Владимир Антонович Соловей, не способен был говорить вместо я – мы, вставать по утрам, ходить каждый день на работу и следовать правилам. Остальное – пыль, мелочи жизни. Поэтому сваренный кофе был ему непонятен.

Тамила сняла турку и перелила напиток в чашку. За окном кто-то пронзительно взвизгнул, рука дрогнула, коричневая ароматная жидкость полилась на светлый пластик стола. Она ругнулась, ухватила первую попавшуюся под руку тряпку и принялась вытирать.

У отца было всегда так же. Не пролить, не разбить у него не получалось. Обязательно случалось что-то такое, что потом приводило к скандалу. В последнем обычно победительницей выходила мать. Отец, поджав губы, уходил к себе в комнату и закрывался, не желая никого слышать. После этого они могли не разговаривать несколько дней. Хуже всего в это время было то, что про Тамилу оба словно забывали. Такие дни казались серыми и блеклыми, а по ночам приходило чудовище. Оно почему-то пахло сиренью, сладостями и… страхом.