Дом под утопающей звездой - [19]

На дворе был сильный ветер, но у меня не было никаких опасений, море совсем не казалось мне злым. Я, правда, видела в открытое окно женщин, спешивших в часовенку, где мы молимся, когда лодки с нашими близкими находятся во время бури в море, далеко от пристани. Вы, наверное, видали такие часовни у нас или в Бретани, где перед алтарем всегда висит маленькая лодочка? Итак, я видела женщин, проходивших в черных плащах возле нашего дома, но не чувствовала ни малейшего беспокойства. И пряла, все ожидая.

Потом, однако, и я взяла свой черный плащ — все его носят у нас — и также хотела помолиться с другими. Когда я дошла до конца улицы, там стояло кучкой несколько детей, и один из мальчиков говорил своему товарищу: «Знаешь, Бельфор погиб!» Услышав фамилию хозяина лодки, на которой уехал мой муж, я страшно испугалась, но подумала: мало ли чего дети не скажут. И пошла дальше, но уже не в часовню; свернула к домику замужней сестры.

Я подошла тихо и тихонько отворила дверь; у меня уже было как-то страшно на душе. Сестра, ее муж и сын сидели у стола и горько плакали. Они даже не заметили меня. Я не могла ступить шага, не спрашивала, о чем они плачут, только сказала сама себе, как-то внутренне, сама теперь не знаю — как: вот твоя рана! Была у меня эта рана в сердце, это была правда: я стала вдовой.

Так началось мое несчастье. На другой день пришли люди и принесли уже достоверную весть горя; они сочувственно жали мне руки и сказали: «Мы видели, как погибла лодка. Не ищи, бедная, и не жди». И я не искала уже и не ждала, но, однако, были минуты, когда, как во сне, я говорила себе: этого не может быть, он вернется. И я ухаживала за садом, каждый вечер зажигала лампу и ставила ее там, где сиживал он, читая газеты.

Через три месяца в Трепо нашли три трупа. Я пошла туда. По одеждам узнала, что мужа среди них нет. Его так и не нашли. Когда я уже потеряла надежду на возможность похоронить его в святой земле, я отслужила в церкви заупокойную литургию, а потом в доме, по нашему обычаю, поставили круцификс[7] в головах кровати, зажгли свечи, застлали постель белым покровом с черными слезами, будто лежал там умерший, потом пришел священник, и соседки, и родные, и каждый помолился, как у гроба, а уходя, кропил святой водой воздух по направлению постели.

Так похоронили мы его по-христиански, хотя вода не отдала его нам. Но и ее ведь создал Господь Бог, и, значит, и она Господня, как и земля, а разве это не утешение?

Лодка также осталась где-то под водой; через много лет заброшенная сеть рыбака зацепилась за ее остатки. Но меня уже не было тогда в Кайё; тогда, в довершение всего, мой ребенок, рожденный после смерти мужа, умер, я уехала — и мне кто-то написал об этом.

По ночам здесь, в Париже, у меня бывали об этом сны, и вот, недавно еще снилось мне, как эта лодка лежит там разбитая, на дне, между скал, под глубокой водой. И шум тех волн я часто слышала во сне, а когда пробуждалась, сердце так сильно билось в груди, как оно бьется только от тоски и скорби. Вы поверите? Мне иногда казалось, что молодые годы оглядываются на меня. Туда, наверное, я уже никогда не поеду. Что ж делать — мы идем по путям, которые нам предназначил Бог.

Госпожа Целестина спокойно поднялась. Что-то поправила у чепца на голове, потом взяла скляночку с каплями на столе, любезно поблагодарила, простилась с нами улыбкой и вышла из комнаты. Мы с Ройко посмотрели друг на друга — и с минуту молчали. Мы прочли волнение в глазах один у другого. Прежде, чем мы заговорили, госпожа Целестина вернулась.

— Извините меня, — сказала она Ройко, — я уже совсем никуда не гожусь. Хотела спросить, не нужно ли вам чего, а сама болтаю-болтаю и, уйдя в воспоминания моего горького прошлого, забываю о ваших нынешних неприятностях!

— Мне ничего не нужно, добрая вы моя, — сказал Ройко.

Но госпожа Целестина все же начала вертеться по комнате, приводила в порядок разбросанные вещи, стерла здесь и там тряпочкой пыль и только после вторичного уверения Ройко, что ему ничего не нужно, она ушла совсем.

Ройко сидел на кровати, на обеих щеках его выступали бледно-розовые пятна, глаза горячечно сверкали — и неожиданно он заговорил:

— Сердце человеческое, — с каким-то тихим возбуждением сказал он, — непонятно, глубоко и так богато прекрасными и возвышенными чувствами, что наша бедная речь не имеет достаточно слов для них. Но в стадии нашего нынешнего развития мы наполовину даже не можем знать этого человеческого сердца, потому что оно еще не приобрело всей своей возможной силы.

Человечество, каким мы его видим теперь, еще не истинное человечество, оно только тень, очертание, предчувствие того, чем оно будет когда-то! Нынешнее человечество существует только для того, чтобы принести себя в жертву, и оно дойдет до своего высшего идеала тогда, когда само себя распнет на каком-нибудь кресте и сойдет в могилу, чтобы потом встать из нее для истинного триумфа и славы!

Род человеческий, каков он сейчас, не заслуживает ничего, кроме страданий и печалей, и может быть, что здесь, на земле, где все, что ныне составляет человечество, предварительно должно было пройти состояние растительности и животности, — он этой будущей стадии человечества, или, лучше сказать, этого сверхчеловеческого идеала, не достигнет совсем!