Мы с Женькой оба живем на Ворошиловской улице. Она от Овражной совсем недалеко: две остановки на автобусе. Но пешком идти даже быстрее, потому что автобус ходит редко и всегда переполнен пассажирами. Да и зачем тратить деньги на билеты, если две остановки — такие пустяки! — и пробежать можно?
Конечно, мы — и я и Женька — на Овражной бывали столько раз, что и не сосчитать. Ходили и в Дом пионеров, на занятия кружка, и бегали смотреть, как ремонтируют старинную церковь. Сначала купола на ней торчали, как четыре гнилые репы, а потом их позолотили. На колокольню подняли громадный пузатый колокол. Он поднимался вверх неохотно, чуть покачиваясь, словно ему было лень взбираться на такую высоту.
Много раз, очень много раз бывали мы на Овражной улице, но разве мог я когда-нибудь представить, что здесь и произойдут со мной удивительные, необычайные приключения!..
Хотя прежде, когда я учился в четвертом и пятом классе, мне не раз приходилось бывать в городском музее, я никогда не думал, что на Овражной улице случилось во время революции столько событий. Узнавать я стал о них лишь теперь, когда мы с Женькой, захватив тетрадки, каждое утро приходили в просторные тихие залы музея и записывали все, что можно было записать об улице Овражной.
Собирать материалы для доклада оказалось совсем не трудно. Мы просто записывали, где на этой улице в 1905 году стояли баррикады, в каком доме собирался рабочий марксистский кружок, как действовала боевая дружина, штаб которой находился на мебельной фабрике. Сначала, правда, нас то и дело гоняли из зала в зал. Только мы начнем записывать, как из какой-нибудь боковой двери молча и деловито выходил хмурый человек с тоненькой острой указкой в руке, а за ним так же деловито появлялась в зале толпа экскурсантов.
— Ну-ка, ребята, отойдите в сторонку, — говорил этот человек, и нам приходилось уходить в другой зал.
Там нас настигала та же экскурсия или появлялась какая-нибудь другая, и снова надо было уступать место у стенда. Но иногда мы с Женькой забывали про свои записи и заслушивались: очень уж было интересно.
Как-то в одном зале, возле развешанных на стене картин, портретов и фотографий, у которых мы только что стояли, опять появилась толпа экскурсантов. Нас, как всегда, попросили отойти и не мешать. Мы встали в сторонке, а экскурсовод начал рассказывать. Я тотчас услышал название Овражной улицы, и мы оба насторожились.
— На этой фотографии вы видите особняк купца Стратона Иванова. Это был один из самых богатых людей в городе. Он жил на Овражной улице…
Мы с Женькой хорошо знали этот дом. Он стоял наискосок от Дома пионеров. Но мы никогда не подозревали, что в подвале этого особняка в 1907–1909 годах тайно работала подпольная типография большевиков. Купцу Стратону Иванову ничего о ней не было известно. Зато его сын, Николай Стратонович, помогал подпольщикам, доставал бумагу, шрифты, краску.
Показалось как-то купцу, что под полом вроде какой-то шум. Но сын убедил его, что появились в подвале мыши. Купец мышей до смерти боялся и завел сразу десять котов. Поднимали они по ночам такую возню, что шума работающей печатной машины совсем не было слышно.
Однажды Николай Стратонович сказал отцу, что собирается ехать в Германию — лечиться. Купец отвалил ему денег, а он никуда не уехал и на отцовские деньги выписал из-за границы новую печатную машину. Сам же он два месяца, не выходя, просидел в подвале, помогая рабочим печатать революционные листовки.
— Здесь, на стенде, вы видите портрет Николая Стратоновича Иванова, — показал указкой экскурсовод.
Из узкой рамочки смотрело на нас спокойное лицо худощавого человека с аккуратной бородкой. Серые внимательные глаза были чуть прищурены. Я долго глядел на портрет, а когда обернулся к Женьке, то заметил, что он ставит в своей тетрадке какие-то крестики. Я заглянул через его плечо.
— Что это ты отмечаешь?
— Знаешь, Сёрега, что я придумал, — ответил Женька шепотом, потому что сердитый экскурсовод недовольно взглянул в нашу сторону. — Знаешь что! Мы не только доклад приготовим, а сделаем еще альбом. У меня есть чистый совсем. Это я отмечаю, про какие события можно фотографии достать или самим нарисовать картинки…
«Самим» — это он, конечно, сказал, чтобы меня не обидеть. Он-то рисовал здорово. А из меня художник неважный.
— Понимаешь, — продолжал шептать Женька. — Доклад — что? Прочитал — и забыл. А альбом останется! Только Ивану Николаевичу пока ничего не скажем, ладно?
На третий день мы исписали обе тетрадки, и, когда вышли из музея, Женька о чем-то задумался.
— Эх, Серега, — сказал он, вздохнув. — Здорово уже успели нашу историческую эпоху изучить. Ничего нам не осталось.
— Конечно! — подхватил я. — Надо было нам в первую группу записаться. Нашли бы какие-нибудь древние черепки — вот и угадывай, кто здесь жил, какие люди. А сейчас что? Найдут лет через тысячу, ну, хоть нашу отрядную стенгазету, и даже по ней все ясно станет. Вот, скажут, жили здесь в двадцатом веке такие два приятеля Сережка Кулагин да Женька Вострецов!..
На следующее утро мы решили зайти к Ивану Николаевичу и рассказать ему, какие мы собрали материалы.
