Дом на улице Гоголя - [50]

— Отец составил список обязательных к посещению и фотографированию мест. Вот, взгляните, Наталья Павловна, — Батурлин расстелил на столе карту Москвы, — Никола в Подкопае, где-то рядом бывшие палаты нашего предка, потом к Успению на Покровке — это должно быть совсем недалеко, можно пешком пройти, дальше вот сюда — в Елохово, оттуда в Лефортово. Дальше уж как сложится, а перечисленные уголки я должен обойти непременно — это всё места, знаковые для Батурлиных. Составите мне компанию, Натали?

Разумеется, она согласилась. Дед был доволен, что Владимир Николаевич пригласил Наташу осматривать места, связанные с историей его рода. Он не беспокоился на тот счёт, что в Москве Батурлин вскружит внучке голову, а потом упорхнёт в свои Парижи. Иван Антонович понимал, что имеет дело с человеком, который не нарушит данного слова.

— Я буду счастлив, если у вас появятся серьёзные намерения относительно Наташи. — сказал Иван Антонович, когда решился поговорить Батурлиным о том, чтобы тот не задумывал соблазнять его внучку. — Она слишком ранена для того, чтобы пережить короткий роман как приятное приключение.

— Вы имеете в виду замужество Натальи? — спросил тогда граф, и Иван Антонович догадался, что Батурлину известно больше, чем хотелось бы им с внучкой. Действительно, выяснить, что его бывший зять осуждён по уголовной статье, и за какое именно преступление, было делом не слишком сложным.

— Неудачное замужество — лишь логическое завершение драмы её первой любви. — Не входя в подробности, ответил Иван Антонович.

Батурлин в том разговоре был вполне откровенен с Наташиным дедом. Пошёл уже четвёртый год, как он овдовел. Он долго приходил в себя от напряжения, накопившегося за время болезни жены, когда то появлялась, то угасала надежда. А потом, в глухой пустоте, плотно окружившей его после смерти жены, возникла Наташа, та русская, которая связала обоих Батурлиных с потерянной родиной.

Иван Антонович хорошо понимал Батурлина, он сам овдовел приблизительно в том же возрасте. Для него не стало неожиданностью, когда Владимир Николаевич попросил внучкиной руки, хотя по его предположениям это должно было произойти несколько позже.

Выезжать в аэропорт предполагалось в шесть утра, поэтому ложиться намеревались пораньше, да всё как-то, то одно вспоминалось, то другое. А когда уже, было, разошлись по своим комнатам, Батурлин постучал в Наташину дверь.

— Вы ещё не легли? Не уделите мне несколько минут?

И одной минуты было много, что бы произнести: «Наталья Павловна, вы позволите попросить вашей руки у Ивана Антоновича»? — и услышать в ответ тихое «да».

В старой столице, как называл Москву Батурлин, они долго блуждали по запутанным переулкам старинной Покровки, в захламлённых дворах разыскивая то, что осталось от белокаменных палат, принадлежавших в семнадцатом веке предку Владимира Николаевича сотнику и воеводе Никите Батурлину, выполнили не только программу-минимум, предложенную отцом Владимира Николаевича, но и успели побывать на первом отделении концерта в Большом зале Консерватории.

Прежде чем отправиться в аэропорт, Батурлин проводил Наташу на вокзал — она уезжала из Москвы первой. Она решила возвращаться в Загряжск поездом, чтобы выспаться за две ночи — накануне почти не спала, но улегшись, уснуть не могла, долго лежала, не в состоянии ни о чём думать, кроме прощального поцелуя у вагона. Потом тихо заплакала, плакала долго, не понимая из-за чего эти слёзы, думала при этом: «Правильно, что он не сказал мне о любви. Это такие затёртые слова, что нет смысла их произносить. Всё правильно».

Потом два месяца Наташиных треволнений, из которых главным стало переживание о платье — о длинном вечернем платье, которое во что бы то ни стало предстояло раздобыть до отъезда в Париж, где была назначена помолвка. Очень уж не хотелось Наташе ударить в грязь лицом перед будущими аристократическими родственниками — «чай, не на помойке меня нашли», нервно шутила она. Купить достойный вечерний наряд оказалось невозможным делом, сшить его тоже не удалось — знаменитая загряжская портниха не сумела удовлетворить Наташину невесть откуда появившуюся требовательность, не удалось это и питерскому ателье, выдаваемому за элитное. Батурлин говорил, что волноваться не стоит, будут только самые близкие, несколько человек, но всё же Наташа волновалась ужасно, и, как позже выяснилось, не на пустом месте: эти несколько оказались разновозрастными, но одинаково импозантными господами в смокингах и немыслимо элегантными дамами. В конце концов, платье прилетело оттуда, куда скоро вылетала Наташа — из города Парижа. Бывшая сочинская, а ныне французская подруга Соня расстаралась и нашла способ переправить подарок в Союз, как она теперь называла страну, в которой родилась и выросла.

Когда в международном телефонном разговоре Батурлин впервые заменил слово «помолвка» на «обручение», Наташа хоть и отметила это про себя, однако не придала особенного значения, а дед заказал у ювелира простое, но изящное кольцо из серебра для Наташиного суженого. Откуда-то ему было известно: обмен кольцами при обручении происходит таким образом, что у жениха остаётся серебряное кольцо, а у невесты золотое.