Дом на улице Гоголя - [48]

В отличие от Сергея, который вполне по-родственному к ней относится, Оксана не испытывает к мужу тёплых чувств. Она знает, что жена должна беспокоиться о самочувствии мужа, что преувеличенно и демонстрирует, только вот незадача: совсем не тогда, когда это, действительно, требуется. Даже удивительно, как женщина, долго прожившая в браке, родившая от мужа двоих детей, может оставаться к нему такой бездушной.

Её хозяйственность, учитывая регулярные борщи и котлеты, казалось бы, трудно оспаривать, если бы не одно обстоятельство: их безликий, неуютный и скучный дом. Да это и не дом вовсе, просто квартира. Не знаю, что Сергей вкладывает в так любезное ему понятие «дом», по-видимому, всё те же борщи и котлеты — больше-то нечего. И как только он выдерживает эту надсадную скуку!

Оценку внешних данных жены Сергея можно бы и оставить особям мужеского пола, но в данном контексте эта тема имеет значение. Оксана, конечно, не совсем крокодилица, но не представляю, как с её мощной корпулентностью и лицом привокзальной буфетчицы она может казаться мужу привлекательной. Хотя нужно признать, что в последнее время в ней стал появляться своеобразный солдафонский шарм, но меня он напрягает ещё сильней, чем её прежняя никакушность. Полагаю, что Сергея её внешнее облагораживание тоже не очень радует — что-то я не замечала, чтобы он бросил на свою жену хотя бы один мужской взгляд. Не зная, что они супруги, об этом невозможно догадаться — родственники, но не мужчина и женщина, состоящие в близости. Я бы даже посочувствовала Оксане по этому поводу — она всегда с напряжённым вниманием следит за тем, как на меня поглядывает мой муж — но думаю, что рано или поздно сочувствовать придётся не ей, а Сергею.

Только слепой может считать, что Сергей счастлив в браке, Сергей не живёт, а спит: «Что воля, что неволя — всё равно, всё равно». Гера этого не видит, потому что когда они вместе, Сергей на время оживает. Да, они настоящие друзья, им легче друг с другом, но вот какая странность: Сергей не рассказал Гере, что у вас должен был родиться ребёнок. Я это объясняю так: он был раздавлен чувством вины, и не только был, он до сих пор раздавлен, при любых других обстоятельствах он непременно проговорился бы Гере о ребёнке. Он винил себя, и получил в наказание Оксану. Ты винила себя, и самонаказалась морячком. Тот факт, что с тобой жизнь обошлась жёстче, чем с твоим возлюбленным, ни о чём не говорит: ещё не вечер. Сдаётся мне, что Сергея впереди ждут неслабые испытания. В этом моём утверждении нет злорадства, есть только тяжёлое предчувствие. А ты, дорогая подруженька, уже испила свою чашу цикуты, опустошила её до донышка, и, что самое важное, в итоге не умерла. Стало быть, надо жить.

Прежней Наташи Василевской больше нет, и это, скорее, хорошо: уж больно летучая ты была по молодости, лёгкая как пушинка. Мне за тебя всегда было страшновато: ты жила как летала, и мне чудилось, что однажды земля не сумеет тебя удержать. И однажды она не удержала. Пройдя через суровые испытания, Наташа стала взрослой, и эта молодая женщина вполне заслуживает своей доли счастья. Я желаю тебе счастья, Наташа, и я верю в твоё счастье. Нет причины, которая могла бы помешать тебе стать счастливой. Её просто нет».

Стилистика письма немного удивила Наташу, она и не подозревала, что тонкая и сдержанная Юля способна на язвительную ироничность. Вероятно, журналистика сделала своё дело, решила она без долгих размышлений. Не о чем было особенно размышлять: Юлин пассаж об Оксане, как ни странно, органично вписываясь в общий контекст письма, не нарушал его основного посыла. Как только Наташа прочла его, мысль, прицепившаяся в электричке — «кто я такая есть?» — стала казаться до жути инфантильной и пустой. «Я есть, и это совсем неплохо», — эта формула выдавала предельный для тогдашней Наташи уровень оптимизма. И подступавшая время от времени тоска о Серёже, наконец, оставила её — какими бы ни были на самом деле его отношения с женой, это не отменяет того факта, что у него давно уже своя, отдельная от Наташи жизнь. Внешние обстоятельства не замедлили подтянуться: вскоре произошло её знакомство с графом Батурлиным.

Свой ответ Юле она выстраивала, стараясь выдерживать тон, не обязывающий подругу к встречной откровенности, но всё же высказала просившееся наружу: «Догадываюсь, что в твоей жизни произошло нечто такое, что делает наше с тобой знакомство даже не то чтобы неслучайным, а вполне закономерным. Мне кажется, что многое из того, что ты адресовала мне, в определённой степени относится к тебе самой». В своём коротком ответном письме Юля обошла тему их схожести, и Наташа поняла, что поставила себя в дурацкое положение: перешла укреплённую границу личной Юлиной территории. Они ещё обменялись парой коротеньких писем, а предложить личную встречу Наташа пока не решилась, полагая, что её непрошенное вторжение в терра инкогнита чужой жизни исключает непосредственное общение, во всяком случае, на ближайшее время.

Однако просьба Батурлина познакомить его с кем-то из друзей заставила Наташу перешагнуть барьер неловкости, и она позвонила Юле. Сейчас Наташе предстояло свести вместе ту, которая одним письмом вытащила её из отчаяния и того, кто соединился для неё со словом «надежда». Приглашать в дом замужнюю женщину одну, без супруга, она посчитала дурным тоном, а на то, чтобы обнаружить себя для Германа, а, значит, и для Сергея, решиться не могла. Наташа придумала совместную с Батурлиным и Юлей поездку на дачу, тем более, что, действительно, пришла пора проведать Маняшу, пополнить её запас продуктов, и привезти домой поздних овощей с дачного огорода.