Дом на улице Гоголя - [37]

— А если всё же чуть подробней об этом, дед? Ты был безоглядно счастлив в двадцать девятом году...

— У меня всё было хорошо, и дома, и на службе. У меня были любимая жена и чудесные дети, я работал под руководством выдающегося врача, водил дружбу с интересными людьми. Постепенно у меня стал складываться всё более оптимистический взгляд на происходящее в стране. Мне казалось, что жизнь медленно, но неуклонно входит в нормальное русло. Соображениями о том, что в Советской России здравый смысл отвоёвывает позицию за позицией, я как-то поделился с Дмитрием Львовичем. Он тогда уже оставил кафедру и со своей супругой, добрейшей Софьей Захаровной, безвылазно жил на даче. «Вы так думаете? — с грустью глядя на меня, спросил Дмитрий Львович. — Вы ещё верите в здравый смысл, голубчик? Ну-ну. А я, знаете ли, рад, что уже стар. Раньше мы с женой много горевали о том, что у нас нет детей. А сейчас я и этому рад: умирать спокойней будет». После той встречи я долго подыскивал контраргументы для мысленного спора с Дмитрием Львовичем. И, что самое глупое, легко находил их в своей повседневной жизни. Я был счастливым человеком до тридцать третьего года. Тогда Оленьку арестовали в первый раз. В ту пору она находилась на шестом месяце беременности.

Дед замолчал. Потом, оглядев своих слушателей, сказал:

— Ну, вот, опять испортил всем настроение. Не нужны были эти подробности. Владимир Николаевич только и спросил, что про Олины изумруды, а меня опять занесло не туда.

С того дня ни Наташа, ни Батурлин не задавали больше Ивану Антоновичу вопросов, которые могли вернуть его к горестным воспоминаниям.

Общение хозяев и гостя стало совершенно непринуждённым, так что ничего неожиданного не было в том, что однажды Владимир Николаевич попросил Наташу рассказать про своих друзей, а ещё лучше познакомить с кем-то из них.

Наташа попала в затруднительную ситуацию: ей не про кого было рассказывать, у неё уже давно не водилось друзей. И в лучшие времена при всей её фонтанирующей общительности она могла сосчитать близких друзей по пальцам одной руки. И то, если рука трёхпалая. Эта нестандартная рука вместе со многим другим осталась в жизни, более или менее равномерно протекавшей до того момента, как одиннадцать лет назад, в семьдесят первом году, ей пришла в голову неудачная мысль поехать к сочинской тётке.

В школе её закадычной подружкой была Соня, ныне мадам Ланже, живущая последние десять лет на Французской Ривьере. Наташа стала наезжать в Париж для лечения в клинике доктора Роша, и не сразу, а лишь когда медицинские манипуляции изменили её ситуацию к лучшему — не хотела нагружать подругу слишком тяжёлыми проблемами — встретилась с Соней. Та чуть ли не с первого дня Наташиного приезда на побережье принялась подыскивать для неё удачную партию среди знакомых мужа. И подыскала бы, если б Наташа оказалась более сговорчивой. Соня была рада подруге, но ни разу не коснулась печальной темы, приведшей ту во Францию. «Наверное, Соня деликатничает, не хочет задавать неприятных вопросов, — думала Наташа. Наверняка от своих родителей она в общих чертах знает, что со мной приключилось, а удовлетворять любопытство, расковыривая мои раны, не считает хорошим решением». Тем не менее, поговорить о своей беде Наташа очень хотела. А ещё сильней, чем выговориться, хотелось выплакаться, наконец, на плече у подружки: с того дня, как она появилась на пороге квартиры своей сочинской тётки, у неё не получалось заплакать.

Во время очередного визита на Ривьеру Наташа решилась поделиться с подругой тем, как проходит её лечение в клинике — ведь там случались непростые, даже мучительные моменты. Соня напряглась лицом, а как только Наташа догадалась замолчать, тут же перевела разговор в более лёгкое русло. Всё правильно, решила тогда Наташа: никто не хочет грусть делить. Сейчас, когда Батурлин спросил про её друзей, она подумала, что вряд ли Соня относится к означенной категории. Подруга детства, ставшая приятельницей — от слова «приятно».

Настоящие друзья случились в её жизни лишь однажды, в период учёбы на архитектурном факультете: Сергей, Герман и, конечно, Юля. Рассказывать про этих людей Батурлину будет не в пример сложней, чем живописать хозяйку шикарной виллы Софи Ланже. К тому же близкое знакомство с представителями если не элитарного, то, во всяком случае, весьма успешного слоя французского общества могло, вероятно, прибавить Наташе очков в глазах Батурлина. И всё же она решила познакомить его с Юлей Астаховой. Граф хотел через друзей лучше её понять: скажи мне, кто твой друг, и далее по тексту. Ну, вот, силь ву пле, мсье Батурлин.

Глава тринадцатая

Эти четверо были знакомы с семнадцати лет, с первого курса. Наташа, Сергей, и Герман вместе учились на архитектурном факультете загряжского строительного института, а Юля, девушка Германа, была со стороны — из местного университета, с журфака. Сергей и Герман сдружились сразу, их девчонки — Наташа с Юлей — по всем статьям должны были стать неразлучными подружками, как оно обычно складывается в подобных случаях, но этого не произошло. Подружиться с Юлей не получилось бы ни у кого: она была зашнурована так плотно, что рядом с ней чеховский человек в футляре показался бы свойским и разухабистым парнем. На первом курсе Юля ещё появлялась на их шумных сборищах, с застёгнутыми глазами сидела рядом с Германом, застёгнуто улыбалась и молчала. Вроде бы она не тяготилась бушующим вокруг неё весельем, но радости от её присутствия, точно, не было никакой. Никто особенно не горевал, когда со второго курса подруга Германа стала заглядывать на студенческие вечеринки архитекторов редко и ненадолго. Приходить не хочет, а отметиться надо — не даёт забыть о своём существовании, дабы мы губу на Герку не раскатывали, комментировали её явления народу Тамары, две подружки не разлей вода, «мы, Тамары, ходим парой», дуэт, олицетворяющий собой общественное мнение курса.