Дом на улице Гоголя - [23]

— Спустя несколько лет после открытия клиники в Париже я создал вторую — в Ницце, на бывшей вилле моего дяди Павла Сергеевича. Это медицинское учреждение премиум-класса с эксклюзивными условиями пребывания, с очень дорогим обслуживанием. Этьен там почти не появляется, ему претит помпезность и показная роскошь, которых там, и правда, переизбыток. Но в данном случае это не моя прихоть, но игра на предпочтениях совершенно определённой клиентуры. Там же, на Лазурном Берегу, вдали от модных курортов, среди дорогих и очень дорогих вилл, затерялась ещё одна моя клиника. Она небольшая, там всё просто и достойно, никакого шика — это категория лакшери. Вот туда доктор Роша наезжает для проведения операций с большой охотой.

— Услуги этой клиники стоят дешевле, чем в Ницце? — спросила Наташа.

— Там всё стоит дороже. Значительно дешевле, чем в Ницце, и дешевле, чем в Париже, оперироваться в моём лионском филиале. Там у меня расположена клиника эконом-класса. Вам всё ещё интересно, Натали? Или вы думаете, что француз распушил хвост? Я, действительно, что-то расхвастался, но, знаете, на всё это ушло двадцать лет работы, и очень напряжённой работы..., — Батурлин замолчал.

— Я понимаю, — сказала Наташа, смутившись — что-то такое про француза, распушившего хвост, она и в самом деле подумала. — Но все же, не жаль вам, Владимир Николаевич, посвящать свою жизнь подтяжке подбородков стареющих миллионерш?

— Посвящать жизнь — это из русской литературы. Я занимаюсь бизнесом, и только. Он отнимает у меня много времени, это правда, но «посвящать жизнь», нет, это слишком по-русски. Её, вероятно, стоит посвящать исключительно ... как это?... ах, да: борьбе за освобождение человечества. Впрочем, эксперимент по данному посвящению уже был массово проведён в вашей стране, и он с треском провалился. Стоит ли повторять его с отдельно взятой жизнью предпринимателя средней руки?

В голосе Батурлина явственно пророкотали саркастические нотки.

Наташа растерялась. Предгрозовое ощущение сегодняшнего дня, взникшее, когда они шли по тёмной аллее парка, тревожило, но так и не породило подходящих слов, способных разрядить медленно сгущающуюся атмосферу. И вот уже вовсю раздавались первые рокочущие раскаты, а она по-прежнему не могла придумать, как отвести грозу.

Уже вышли из парка, а Наташа так и не нарушила затянувшееся молчание.

Я постараюсь больше не представать перед вами самовлюблённым болваном, милая Натали. — Вдруг произнес Батурлин и поцеловал Наташину руку.

«Ого! — подумала она. — Значит, дед и бабушка Оля справятся с Прохором?» — и улыбнулась тому, что, оказывается, всерьёз поверила в собственную выдумку о загадочной связи сегодняшнего дня и событий шестидесятилетней давности.

Вечером Иван Антонович беседовал с гостем на темы, никак не связанные с алтайским раем, из которого их с Олей, по его выражению, «выбили». Не дождавшись, когда дед соблаговолит продолжить рассказ, Наташа как бы невзначай поинтересовалась:

— Дед, ты вчера во второй раз упомянул какого-то Прохора. Я не поняла, откуда он взялся-то?

Глава девятая

— Его прибило к нашему берегу. Известна ведь тебе идиома, которой поясняется, что обычно прибивает к нашему берегу? Вот это самое тогда и прибило.

В том месте, где стояла наша станция, Катунь образовала небольшую заводь, от основного русла она была закрыта ветвями низко склонившихся деревьев. Там на бережку я хранил лодку, снасти, и всё это не просматривалось с реки. В этом заключалась удача — нам ни к чему было выставляться на обозрение. Помните, я говорил, что ружьё под названием «тихая заводь» ещё выстрелит? Вот в эту тихую заводь и затащило утлый плотик из брёвен пяти-шести, на котором лежал до полусмерти избитый мужчина средних лет. Человек был без сознания, сначала я подумал, что он мёртв, но, оказалось, дышит. Мелькнула у меня мысль вытолкнуть плот на течение — кто его знает, что за подарок принесла река? — но вбитые с детства императивы взяли верх. Как же! Ценность человеческой жизни! Помощь ближнему! Но скоро выяснилось, что в мире, в котором мы очутились после семнадцатого года, эти прекраснодушные представления стали непозволительной роскошью. Я совершил неправильный выбор, некстати озаботился сохранностью своего нравственного чувства.

— Вы и сейчас считаете, что нарушить нравственный закон внутри себя было бы правильным выбором? — спросил внимательно слушающий Батурлин.

— Из двух зол нужно выбирать меньшее. Я выбрал большее. — Дед опустил голову и замолчал, а когда Наташа, решив, что на сегодня вечер воспоминаний закончен, собралась было отправиться к себе в комнату, вдруг продолжил рассказ:

— Я перетащил Прохора в дом, который мы с Олей называли вторым. В нём у нас было что-то вроде летней кухни, там Оля сушила грибы да ягоды, развешивала травы. И вот в это душистое, тёплое, ставшее родным, я поместил чужого человека, кряжистого, большого. Мы с Олей выходили незнакомца, а как только он начал вставать, растеряли весь покой, в котором пребывали так долго. Мы не сразу признались друг другу, что Прохор не вызывает у нас ни малейшего доверия. Взгляд, которым он смотрел на Олю — мерцающий, тёмный — исходил будто из самых недр земли, из её кипящего вещества.