Дом на миндальной улице - [55]

Люди Нолы наверняка меня высматривают. Но все же я не могла бы чувствовать себя более уютно и защищено. Все, чего касается Аэринея, приобретает ореол надежности и прочности. Утром он показал мне спрятанную в стене дверку, которая ведет в потайную комнату, где я смогу укрыться, если они посмеют напасть на дом. Этот дом, несмотря на то, что я в нем недавняя гостья, становится для меня все более знакомым и родным. И вот сейчас, выглядывая из окна, я поняла, что чувствую здесь то же, что чувствовала в своих снах, когда они приводили меня в «убежище».

Я смотрела в окно, там, за лоточками торговцев немного видна узкая улочка, а на ней во всю ширь – большая лужа. Ночами часто бывают грозы, так что лужи здесь повсюду, не успевают просыхать даже на такой невыносимой жаре. Я видела, как на улице играли дети, и они полезли в эту лужу, стали плескаться и прыгать, перемазались все, как поросята, и у них были такие счастливые мордашки. А потом это увидела женщина, вышла на улицу, отругала их за то, что они грязные все. И это слово все никак не выходит у меня из головы.

Сколько помню, и себя в том числе, дети любят копаться в грязи – в навозных кучах, в канавах, куда выкидывают хлам, в пыльных чуланах. Отчасти это потому, что в этих местах можно найти различные «сокровища», которые дети так ценят и которые могут видеть только они одни – сломанную бусину, жирного червя, разные старые штучки, которые могут быть частью загадочных и удивительных механизмов. Все эти вещи, в детском воображении обрастающие историями и волшебством. (И сейчас еще помню, что когда-то в брошенной части нашего дома, где я жила целыми днями в своем мире фантазий, я нашла выцветшую вышитую ленту, и долго играла с ней, придумывая ей самые невероятные сказки. Наверное, у каждого в детстве были такие излюбленные вещицы). В какой-то мере это потому, что дети не боятся грязи и не видят в ней ничего дурного, даже наоборот, часто лезут в самую гущу, где пожирнее. И еще, наверное, потому, что, как следует измазавшись, так приятно потом вымыться дочиста.

Но рано или поздно детям запрещают лезть туда, где грязно, и это понятно – где грязь, там не только сокровища и любопытство, но и опасность. А что запрещают, того хочется снова и еще и еще. В конце концов дети вырастают во взрослых, тяга к лужам и грязной жиже исчезает, а внутренний протест остается. Может быть, поэтому слово «грязь» имеет столько силы?

Ведь грязь, это не только пятно на одежде, но чаще – все то дурное, порочное, и просто не такое, как принято. Люди бегут от такой грязи, выскабливают ее из домов и умов, но тем не менее, все равно тянутся к ней, как в детстве. Сколько я помню разговоров с девчонками, когда они показывали на кого-то и говорили «вот она уже запачкалась с тем-то» или «он такой грязный, такой развратный», и это произносилось с такой завистью или восторгом. Разве кого-то в юности привлекали тридцатилетние мужчины, состоявшиеся в жизни, уравновешенные и со всеми теми прочими признаками хорошего мужа? Да ни за что! Разумеется, каждая знала и полагала это неизменным, что выйдет именно за такого, но все равно мечтала о дерзком разбойнике, который пьет, грязно ругается и способен кувыркаться в постели днями, ночами и неделями – о том «грязном», что в общих разговорах осуждала. Думаю, не найдется такой, которая, глядя на забиваемую камнями женщину, не захотела бы оказаться на ее месте в минуту ее «падения». Или разве я не видела эти горящие вожделением глаза и охваченные жаждой языки, перемалывающие чьи-то разорванные и выволоченные наружу интимные дела?

Общество ненавидит грязь и не прощает тех, кто оступился. Большинство полагает, что жизни достойны те, кто живет «правильно», т. е. так, как все, не высовываясь, не задумываясь, в середине. Это называется – «быть нормальным». Но кто определил эту норму? Я порой видела настоящих сумасшедших, которые разговаривают с цветочками или считают невидимых ангелов, и спрашивала себя – а не нормальней эти люди тех, которые только считают себя нормальными? Ведь обычный нормальный человек охвачен противоречивыми чувствами, борется со своей природой, подавляет свои желания в угоду «нормальности» и общественных стандартов, он чаще несчастен, чем доволен. Сумасшедший же выискивает то, что причиняет ему боль и каким-либо путем удаляет ее из себя, достигая внутренней гармонии и единства с самим собой, он счастлив, его не мучают неисполнимые желания и навязанные потребности, ему трудно причинить боль, поскольку он ничем не дорожит… Да, с точки зрения человечества, его и нельзя называть человеком, но он счастлив, он в гармонии с собой, а это разве не важнее, чем быть несчастным и связанным с другими?

Общество уничтожает таких, осознавших себя, тех, кто выделяется. Оно не ценит непорочных, но навязывает шаблонную внешнюю показную непорочность к норме. Возводит благоразумие до глупости, бесстрашие до безрассудства, чувства до экзальтации, доводит человека до исступления и разлада с самим собой во имя общего, показного благополучия. И я никогда не могла понять, неужели менее ценен тот, кто испачкался и умылся, чем тот, кто никогда не видел грязи?