Дом на миндальной улице - [39]

Они привезли меня туда, где я живу теперь, это огромнейшая вилла с садами, парком, прудами и прочим, все за несколькими высокими стенами, всюду часовые, стены тоже патрулируют. Меня заставили раздетой идти через весь двор мимо прислуги, которая вышла встречать, я не могла на них смотреть, но по-моему, они глядели с сочувствием. Меня приняли две женщины, они не очень стары, но похожи на двух мумий – высохшие лица, поджатые губы, отлаженные движения. Когда они входят в мою комнату, кажется, что входит сама старость и смерть, я смотрю на них с кровати, и мне мерещится, что за ними стены комнаты вот-вот начнут опадать, гобелены сворачиваться в трубочки, паркет и мрамор трескаться и крошиться. Они одели меня во что-то, потом Нола вломился в комнату и потребовал, чтобы я встречала его и его дружков «как хозяйка». Схватил меня за руку и поволок по полу в главную залу. Там уже шла пирушка, кругом была разбросана еда, валялись его люди вперемежку с собаками и все это жрало и лакало. В городе я слышала, как говорили, что необразованный люд в деревнях ведет себя так, но я никогда не видела ничего подобного. У деревенских есть свое чувство достоинства и гордости, если хочешь. А это было просто опустившееся быдло во главе со своим главарем, и он вел себя точно так же. Он заставил меня сидеть рядом с ним, смотреть на все это, требовал, чтобы я подавала ему еду. Я плюнула ему в лицо, поскольку руки у меня были искровавлены. Тогда… Лис, когда я вспоминаю, меня до сих пор трясет. Я не могу поверить, что это было на самом деле. Мне все события того вечера кажутся каким-то бредовым сном, нереальным, далеким… А ведь в мечтах я предвкушала, что тот вечер проведу иначе, в другом месте и в другой компании.

Он начал меня бить, и бил долго, стараясь ударить в грудь, живот, по лицу, потом получилось так, что я оказалась в кругу, его дружки плотно выстроились вокруг. Он мне что-то орал, я не помню, а потом выпустил на меня собак. Они были на цепях, но их то укорачивали, то отпускали, они лаяли, сипели, рвались и пытались укусить меня, это были даже не собаки, а какие-то сказочные уроды с плоскими мордами, кривыми ногами, красными гноящими глазами… А все это мужичье хохотало и науськивало их. Но я не позволила ему почувствовать свое превосходство и мой страх. Я смотрела ему в глаза и наступала на одну из собак. Ее какое-то время оттаскивали, не могли же они позволить ей в самом деле укусить меня, ведь я была нужна их хозяину. А потом Нола решил меня припугнуть и отпустил ее. Она прыгнула мне на грудь, но укусить смогла только за ногу. Кажется, было совсем не больно. Я смотрела ему в глаза и смеялась. Надо было видеть, как вытянулись у них рожи, как они побледнели и замолчали. Им пришлось отогнать собаку, а меня взяли эти две мумии и унесли.

Я жалею, что эта дурацкая собака не вцепилась в горло.

Клавдий простил все это Ноле, этот ублюдок практически постоянно приезжал на виллу, они сидели вместе, ели как воспитанные люди их круга, но я продолжаю видеть, как у него по роже течет жир и винные разводы, как он рыгал, жрал и говорил на жаргоне этого отребья. Я никогда не остаюсь с ним в одной комнате, хотя Клавдий постоянно ругает меня за «негостеприимность».

Клавдий, сложно описать даже, что это такое. Он не злой, он не добрый, он просто существует… Он не дурак, потому что умело ведет свои дела, не жаден, но не позволяет у себя красть. У него на вилле достойная коллекция картин, которые дарили друзья или он покупал сам. Любимая у него самая вульгарная, пестрая, техничная и вызывающая, хотя рядом с ней висят безупречные пейзажи Лимеуса и чудесные детские портреты Клементия. Цветы его не интересуют, хотя у него роскошные цветники, лошади не привлекают, хотя у него в конюшне лучшие и породистые из лошадей. Вообще, сложно найти что-то, что его могло бы действительно заинтересовать. Со стороны кажется – вот человек с кучей дел, занятий, интересов, а копнешь глубже – а там просто стена, и через нее ничто не проходит. Он не может долго злиться, он не может радоваться и, по-моему, не особенно понимает шутки. Он будто бы ценит свои вещи, свои дорогие вещи, но если они разбиваются или портятся, он выкидывает их на помойку безжалостно и не вспоминает о них. Иногда он вроде бы оживает и в нем появляется какой-то интерес, какая-то живая жилка, но все это порождается там, в его каком-то собственном мире-за-стеной по каким-то неведомым законам и прихотям природы. Он вкусно ест и сладко спит, но без удовольствия, принимая это как должное. Сначала я была уверена, что не подпущу его к себе, но он вполне ласков со мной, старается доставить мне удовольствие, но я не знаю, чем же угодить ему, поскольку эмоций с его стороны никаких. Он делает свое дело, развлекается со мной, любуется мной, как одной из своих вещичек, и опять уходит в это свое растительное существование.

Нет, я не могу сказать, что он невыносим, что он противен или я его ненавижу. Я его не понимаю. Первое время я честно пыталась найти с ним общий язык, понять его интересы, заинтересовать своими, но через какое-то время поняла – все, что я делаю, в его глазах всего лишь какая-то игра, пустое занятие. Так смотрит уставшая мать на непоседливого и замучившего ее ребенка. Вот он бегает вокруг, занялся какой-то игрушкой, и она рада, что вот он занят чем-то без ее участия, сам себя развлекает, и все хорошо, все гладко. Вот со стороны Клавдия именно такое отношение – его штучка, игрушка, вещица занимается своими делами, занимает сама себя, и хорошо.