Дом на кладбище - [22]

Сердобольная, хотя и прижимистая тетушка, как Шарлотта и надеялась, в помощи не отказала, и 8 февраля 1842 года Шарлотта и Эмили с Патриком, сопровождавшим дочерей до Лондона, а также Мэри Тейлор с братом отправляются впервые в жизни за границу. И впервые в жизни оказываются по пути в Брюссель в британской столице. Останавливаются, как в свое время их отец, в Сити, в Патерностер-Роу, районе, где в восемнадцатом веке сиживала в кофейнях славная лондонская и театральная литературная братия: Сэмюэль Джонсон, Генри Филдинг, Оливер Голдсмит, Дэвид Гаррик. Веком позже литераторы больше в Патерностер-Роу не селились, зато облюбовали эти места неподалеку от собора Святого Павла издатели и книгопродавцы. Из окон небольшой гостиницы «Чептер Кофихаус», где остановился Патрик с дочерьми, открывался вид на величественное творение сэра Кристофера Рэна.

«Над моей головой, — восторгается видом собора Люси Сноу, от лица которой ведется повествование в последнем, самом автобиографическом романе Шарлотты Бронте «Виллет», — над крышами домов вознесся темно-синий в тусклом золоте СОБОР. Пока я смотрела на него, внутри у меня что-то менялось, дух мой словно бы расправил свои опутанные кандалами крылья. У меня возникло вдруг чувство, будто я, которая никогда, в сущности, по-настоящему не жила, сейчас в кои-то веки испробую жизнь…»¹⁵.

И Шарлотта, как и ее героиня, увлекая за собой Эмили, каждый день, по многу часов, пока не пришло время садиться на пакетбот до Остенде, без устали бродила по городу, «испробовала» нежданно открывшуюся ей столичную жизнь. О соборе Святого Павла, Вестминстерском аббатстве, Британском музее, Гайд-Парке, Национальной галерее дети ховартского приходского священника знали лишь понаслышке.

11

Пансион «Эгер» (Maison d’education pour les jeunes demoiselles¹⁶), когда туда приехали учиться сестры Бронте, насчитывал уже сорок лет и примерно столько же воспитанниц, большая часть которых, впрочем, в школе не жила. Находился пансион в самом центре бельгийской столицы; окнами строгое двухэтажное здание выходило в густой сад с фруктовыми деревьями, заросшими тропинками и увитыми плющом беседками. Несмотря на то, что это был центр города, в саду царила первозданная тишина, нарушаемая лишь боем колоколов, да криками из закрытой школы для мальчиков по соседству.

Пансион был не только в хорошем месте, но и на хорошем счету. Супруги Эгер делили обязанности: тридцативосьмилетняя Клэр Зоэ Эгер была директрисой, следила за хозяйством, за порядком и за денежными поступлениями; ее муж Жорж Ромен Эгер отвечал за успеваемость — завуч по учебной работе, сказали бы мы сегодня. Жена учила девочек порядку и приличному обхождению, муж — литературе, французской прежде всего. В пансионе воспитанниц обучали, конечно, еще и арифметике, географии, истории, музыке, французскому и вышиванию (без чего, была убеждена Клэр Зоэ, «юной даме никак нельзя»), а также — рисованию, пению и — по желанию — немецкому. И, разумеется, — богословию, «основе основ», наставляла учениц правоверная католичка мадам Эгер.

К приехавшим в Брюссель протестанткам из английской глубинки Эгеры, однако, отнеслись в высшей степени благожелательно: сестры получили право пропускать ежедневную католическую службу (подобно тому, как у нас до революции гимназисты-евреи пропускали уроки Закона Божьего) и спать ложились в отдельной от общей спальни комнатке за занавеской — должны же юные англичанки хотя бы ночью обмениваться накопившимися за день впечатлениями.

Несмотря на эти «послабления», жизнь Шарлотты и Эмили в пансионе «Эгер» складывалась нелегко. Во-первых, не бельгийками и не католичками во всем пансионе были они одни. Во-вторых, в свои двадцать пять и двадцать четыре года Шарлотта и Эмили считались великовозрастными, были существенно старше остальных воспитанниц. В-третьих, обеим очень не хватало французского. Эмили — особенно: никто, кроме Шарлотты, да и то недолго и нерегулярно, с ней французским не занимался; в Роу-Хэд, где она пробыла всего полгода, французский не котировался и учили ему спустя рукава. Все это не сближало англичанок ни с соученицами, ни с учителями.

С мсье Эгером, личностью, безусловно, одаренной, незаурядной, человеком широкого кругозора, бурного темперамента, очень требовательного и своенравного — во всяком случае. Вот что пишет о нем Шарлотта Эллен Насси в мае 1842 года, через три месяца после приезда в Брюссель:

«Есть тут один господин, о котором я тебе еще не писала, — мсье Эгер, муж мадам, преподаватель риторики, человек большого ума, но вспыльчивый и своенравный. Маленький, чернявый, с ежеминутно меняющимся выражением подвижного, живого лица. Иногда у него появляется сходство с безумной кошкой, иногда — с исступленной гиеной, иногда же, но очень редко, он ничем не отличается от истинного, стопроцентного джентльмена… В настоящее время он очень на меня сердит, мой перевод он оценил, как peu correcte¹⁷. Сам он ничего мне об этом не сказал, свой вердикт начертал на полях моей тетради. Почему, полюбопытствовал мьсе Эгер, мои собственные сочинения всегда лучше моих переводов?.. С Эмили отношения у него не складываются. Когда он уж очень свирепеет, я пускаю слезу, и тогда он приходит в себя. Эмили работает, как лошадь, но ей приходится гораздо труднее, чем мне. Тот, кто пошел учиться во французскую школу, должен был заранее озаботиться изучением французского…»