Дом на хвосте паровоза - [92]

Илл. 30

Вид на остров Пе из окна темницы Шильонского замка

Он облокотился на каменный выступ окна и смотрел на глубокую зеленовато-голубую воду и на уединенный островок с тремя акациями. Как ему хотелось туда, уйти от всей этой болтливой компании!

С видом из окна^{Илл. 30} тоже интересно. В байроновском описании пейзажа почти отсутствует цвет – может быть, виной тому подкачавшее с погодой лето 1816 года? Между тем, Руди у Андерсена смотрит «на глубокую зеленовато-голубую воду», да и Жуковский в своем переводе «Шильонского узника» поправляет Байрона, раскрашивая голубым все пространство вокруг острова[107], – и это очень неспроста. Каменные стены темницы Шильона имеют изжелта-серый оттенок, а окна, представляющие собой фактически щелевидные бойницы, обращены на запад, так что солнечного света в них попадает очень мало. Сейчас своды подземелья подсвечены желтыми электрическими лампами, и это слегка разбавляет атмосферу, но во времена Байрона и Андерсена искусственное освещение могло быть только газовым, то есть «холодным» – если присутствовало вообще. На таком унылом фоне пейзаж за окном должен был смотреться особенно мучительно: ярко-бирюзовая толща воды, в которой угадываются темные силуэты рыб, на противоположном берегу – синие горы со сверкающими снежными вершинами и зеленой полоской леса у подножия, над всем этим – голубое небо… Но попасть туда нельзя, можно только подглядеть – и то в щелочку.

Островок же, которым любуются из окна герои Байрона и Андерсена, – это остров Пе (Île de Peilz), расположенный в полукилометре от берега напротив устья речки О Фруад (Eau Froide), текущей к югу от Вильнёва. С любованием, правда, оба автора – и особенно Байрон – малость перегибают палку: на самом деле из окон Шильонского замка остров Пе не очень-то и разглядишь. Во-первых, он настолько мал (чуть больше двадцати метров в диаметре), что даже отмечен не на всех картах – мне в свое время приходилось искать его по спутниковым фотографиям. Во-вторых, на южном берегу озера за островом тоже растут деревья, так что для наблюдателя, находящегося вровень с поверхностью воды, остров с его растительностью совершенно теряется на фоне берега, по крайней мере, летом. В-третьих, окна, через которые смотрели из темницы Руди и Бонивар, выходят так, что если первому сектор обзора из его окна все-таки позволял худо-бедно видеть устье Роны и остров Пе, то второму пришлось бы для этого высунуться наружу. Ну и, наконец, в-четвертых, от замка до острова почти два километра – на таком расстоянии двадцатиметровый остров можно вообще не заметить, не то что деревья на нем сосчитать.

Кстати, о деревьях.

Остров Пе

Если верить Андерсену, изначально остров Пе был просто куском скалы, торчавшим из воды. Затем, лет за сто до событий «Девы льдов», по прихоти некоей дамы эту скалу «обложили камнями, покрыли землей и засадили акациями» – три из этих акаций прижились, и именно их видели

Руди и Бабетта с борта пароходика. Это хорошо стыкуется с версией Байрона: герой «Шильонского узника», описывая остров, говорит, что «цвели три дерева на нем»[108] (предположим на минуточку, что у него была-таки сверхспособность считать деревья на расстоянии двух километров). «Шильонский узник» был написан за сорок пять лет до «Девы льдов», что вполне сопоставимо со средним сроком жизни акации. Вроде бы все сходится…Или нет?

Первая же нестыковка выплывает из местной легенды об утонувшем женихе, которая, по версии Андерсена, возникла из истории Руди и Бабетты. Легенда эта действительно существует – вот только упомянутый Андерсеном путеводитель рассказывает ее несколько иначе. Согласно путеводителю, жених и невеста были английскими туристами, приехавшими в Шильон отдыхать; жених утонул во время купания, и его тело нашли на берегу напротив той самой скалы, после чего безутешная невеста распорядилась в память о возлюбленном превратить мертвую скалу в зеленый остров. Назвали его соответственно – «Островом покоя» («Isle о! Peace»/«Île de Paix»), что впоследствии трансформировалось в «Остров Пе» («Île de Peilz») – не спрашивайте, как. Получается, что Андерсен разнес по времени события легенды и, клонировав невесту, отослал один ее экземпляр на сто лет в прошлое озеленять остров, а вторую вместе с женихом превратил в Бабетту с Руди.

Легенда из путеводителя подкрепляется рядом источников, утверждающих также, что облагораживание острова началось в 1797 году, но деревья на нем появились лишь в 1851-м – иными словами, остров сначала «обложили камнями и покрыли землей», а вот «засадили акациями» только через полвека (а не век спустя, как у Андерсена), то есть всего за несколько лет до гибели Руди. Еще те же источники пишут, что это были вовсе не акации, а платаны, но у Андерсена же всегда было туговато с ботаникой – взять хотя бы «Бронзового кабана», в тексте которого он кипарисы соснами назвал (см. соответствующую главу). Однако главный вопрос в другом: а Байрон-то тогда откуда взял три дерева? «Шильонский узник», вспомним, был написан в 1816 году, а тогда на острове Пе еще ничего не росло!

Здесь, впрочем, как писал Высоцкий, мне представляется совсем простая штука. Возвращаясь к пресловутым двум километрам между островом и замком – не исключено, что свои три дерева Байрон выдумал, а местные жители решили подыграть и посадили их – неважно уже, в честь утонувшего туриста или просто для красного словца. Если предположить, что это произошло в том самом 1851 году, то на момент написания «Девы льдов» платанам на острове было чуть больше десяти лет – а значит, они были около десятка метров в высоту (в первые пятнадцать лет платан растет очень быстро). Кто знает – возможно, издали десятиметровый платан действительно мог сойти за взрослую акацию.