Дом на хвосте паровоза - [82]
Илл. 9
Тропа Штокальпера близ Брига
Отец Руди был почтальоном; большая собака Айола постоянно сопровождала его в переходах через Симплон к Женевскому озеру.
Впрочем, все это иллюстрирует только жизнь Рудиного отца. О жизни самого Руди в Бриге не известно ровным счетом ничего, – возможно, потому что там, кроме истории с почтой, совершенно не за что зацепиться. Охотничьим историям окрестные горные пейзажи понимания тоже не добавляют – Андерсен не приводит никаких характерных деталей, так что приходится абстрактно фантазировать. Завеса мрака простирается до самого Бе, но с ним другая проблема: непонятно, что Руди там могло понадобиться. Андерсен об этом тактично умалчивает, и закрадывается подозрение, что просто «куда дым, туда и ветер». Начинаешь разбираться – и точно: согласно дневниковым записям Андерсена, он начал писать «Деву льдов» именно в Бе. Однако, перед тем как отправиться туда, имеет смысл заглянуть еще в два места: Андерсен упоминает их только мельком, но это не значит, что Руди их не видел, – хотя бы потому, что, направляясь из Брига в Бе или обратно, миновать их невозможно.
Сьон
Одно из самых, пожалуй, удивительных свойств Швейцарии – это ее способность совмещать в себе эстетику нескольких стран одновременно. Особенно эффектно это смотрится на фоне ее относительно небольшой площади (как иногда шутят, главная проблема Швейцарских ВВС – не вылететь за пределы своего воздушного пространства в процессе выполнения какого-нибудь типового маневра). Пересекая на поезде страну таких масштабов, не очень ожидаешь резкой смены культурного ландшафта за окном – но что за жизнь без сюрпризов?
С первым таким сюрпризом сталкиваешься, попав из Гриндельвальда в Бриг, когда за какие-то пятьдесят километров царство Девы льдов внезапно сменяется солнечной Италией. Но пока этот случай – единичный, значения ему не придаешь: очевидно же – Симплон под боком, культурный обмен, взаимное влияние, все дела. А потом отъезжаешь еще полсотни километров на запад, вглубь кантона, – и тут снаружи словно говорят: «Следующий слайд, пожалуйста». Выходишь в Сьоне (Sion),>Илл.>10 ошарашенно смотришь по сторонам и думаешь: «Эй, подождите-ка… это что, Франция?»
Сьонский пейзаж и вправду отрисован в лучших традициях Лангедока. Прямо посреди города, как верблюжьи горбы, возвышаются два огромных скалистых холма, и на вершине каждого – по средневековому замку. Андерсен был в Лангедоке за пятнадцать лет до написания «Девы льдов» и теоретически мог бы усмотреть параллель, но даже если так, в сюжете ей места все равно бы не нашлось – откуда охотнику за сернами знать про катарские укрепления? Сьонские замки – ровесники (XIII–XIV век), но сохранились не одинаково: тот, который на холме повыше, Турбийон (Chateau de Tourbillon),>Илл.>11 в конце XVIII века настолько основательно сгорел, что его даже не стали восстанавливать. В результате теперь в Сьоне есть средневековые достопримечательности на любой вкус: хочешь – замок в полной сохранности, с шестисотлетним органом в восьмисотлетней церкви, хочешь – замок в руинах, все с прекрасным видом друг на друга и на расстоянии нескольких минут ходьбы.
Ощущение Франции дополнительно усиливают виноградные террасы, которыми расчерчены подножия холмов и окрестные горные склоны. Само понятие швейцарского виноделия не укладывается ни в какие стереотипы и для непосвященных звучит как оксюморон – а между тем Швейцария производит более миллиона гектолитров вина в год (то есть примерно столько же, сколько французский Эльзас), и львиная доля этого объема приходится как раз на кантон Вале. Знают об этом, правда, только специалисты да любопытные вроде нас с вами, потому что девяносто восемь процентов швейцарской винной продукции потребляется локально. И тут понимаешь, каким могло быть впечатление от Сьона у проезжавшего мимо Руди (и его автора): от столицы винодельческого кантона в памяти должны остаться панорама и вкус. Их, кстати, можно совместить.
Илл. 10
Сьон
Пришлось ему повернуть обратно; так он и сделал – направился мимо городков Сен-Морис и Сьон к родной долине, родным горам, но духом не пал. На следующее утро солнце только еще встало, а уж расположение его духа давно было в зените; оно, впрочем, никогда и не закатывалось.
Илл. 11
Сьон. Тропа к замку Турбийон
Ворота замка Турбийон закрываются в шесть вечера, а солнце в тех краях в середине лета садится примерно в девять. Если заранее запастись куском сыра, парой яблок и бутылкой местного Шасла, то можно встретить закат прямо на вершине холма, под крепостной стеной, на теплых камнях (местные влюбленные парочки обычно так и делают – смотрите не спугните). Не исключено, что Руди тоже провел здесь вечер, перед тем как отправиться дальше на запад в сторону Сен-Мориса, разве что в многочисленные дегустационные залы перед этим не заходил. Ну а поскольку нас, в отличие от него, сюжет не ограничивает, то обязательно сделайте это: здешние белые вина бесподобны, а заодно и выберете, в какой компании смотреть закат.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».