На уроке литературы Наталья Ивановна разбирала сочинение на тему «Моя дорога в жизни». В своем неизменном зеленом платье с выпущенным старомодным воротничком, она ходила, скрестив руки, и говорила громко:
— Плохо, ребята, плохо! Нет полета! Из тринадцати ребят только один написал, что хочет стать летчиком, а у девочек лишь две пожелали быть актрисами. Дело не в том, кто кем из вас станет, просто надо стремиться к максимуму!
— А что толку стремиться, — сказал кто-то, — если все равно ничего не выйдет?
— Как это не выйдет?
— А так. После восьмого всех в ПТУ. В ПТУ актрис не готовят.
— Но у вас все пути открыты! — воскликнула Наталья Ивановна. — Надо только учиться! А вы не учитесь. Все написали ужасно! Ошибки можно вывозить телегами. Будущее через «ю», вместо красивей «красивше», где слышится «а», так и пишут. Почерк корявый, буквы вкривь, вкось. Суханов вообще написал сочинение без единого знака препинания! Суханов, встань!
Я с грохотом откинул крышку парты.
— Как понять ту невнятицу, которую ты сдал? Ты что, издеваешься? Строишь из себя умника? У тебя нет ни одного знака препинания, даже точки!
А кто сказал что нужны знаки препинания? Никто не сказал нужно ли препинаться. Не нужно ни в общем ни в частности препон преподавателей и препаратов преподобных прокураторов предрекающих проторенные пути в ПТУ потому что переставив в ПТУ буквы путаницу не внесем и получим все тот же ПУТЬ но без мягкого знака а потому слово ПУТ является путным словом но и запутанным словом с массой препон препинающих путь в нераспутанный порт Путивль…
— Что ты молчишь, Суханов? Может быть ты ответишь, почему написал сочинение без знаков препинания?
— Я не хочу ни с кем препинаться, — сказал я.
— Ну, ты дал! — восхищался Голубовский. — Ни с кем не хочу препинаться! Старик, это надо записать на скрижалях. За это перед дискотекой я дам тебе полчаса на прослушивание Моцартов и Бетховенов.
Голубовский у нас диск-жокей. Мало того что он хорошо разбирается в аппаратуре, ему еще присылают пластинки с самой популярной музыкой. Раз в месяц у нас бывает дискотека, все девочки, особенно восьмиклассницы, с нетерпением ее ждут.
Мы шли по двору. Сеялся редкий весенний дождь, несуразный, потому что ему приходилось уродовать снег, превращая его в мелкое ледяное крошево.
— Смотри-ка, Вдова! — сказал Голубовский.
Вдовиченко стоял с тихой улыбкой на бледном серьезном лице.
— Здравствуй, Володя, — сказал я. — Как здоровье?
— Неплохо, — ответил он, — спасибо.
Подошел Лупатов, молча хлопнул Вдовиченко по плечу.
— Хочешь, дам куртку в город? — спросил Голубовский.
Володя пожал плечами.
— А, Вдова! — издали крикнули ему. — Вернулся с того света? Ну, молодец.
В сопровождении своих дружков к нам приближался восьмиклассник Калошин. Ему уже шестнадцать лет. Он огромен. Его красное лицо расплывается в улыбке. Калошин гроза интерната. Он силач и любитель подраться. Это он прошлой осенью избил в кровь Васильченко. Это он приказал устроить темную Стасику Пронину. Это он отхватил ножницами косу у Стеши Китаевой за то, что она отказалась с ним танцевать.
Калошин травил Вдовиченко. Он говорил, что из-за матери Вдовиченко посадили его отца. Володя замалчивал эту историю, но однажды дал мне понять, что было как раз наоборот. Отец Калошина погубил его мать, впутав в темную историю.
— Молодец, Вдова! Сильный мужик! — хвалил его смеющийся Калошин.
Вдовиченко сжался.
— Да ты не дрейфь, Вдова. Что я тебя, съем? — Калошин обнял его за плечо. — Дети не отвечают за своих родителей. Ну, шлюха мать. Но при чем здесь сын?
Я взглянул на Лупатова. Он на глазах преображался. Весь стал меньше и тверже. В глазах появилось что-то рысье. Ростом он ниже Калошина на полголовы, а тут стал еще ниже, пригнулся.
— Мы еще разберемся с тобой в этом деле, — продолжал Калошин. — Мы еще выведем матерь на чистую воду. И нечего тут травиться.
— Калоша, — внезапно сказал Лупатов хриплым голосом.
— Ась? — Калоша повернулся к Лупатову.
— Калоша, — повторил Лупатов хрипло и, внезапно прыгнув к нему, сильно и коротко ударил его кулаком в голову.
— А! — глаза Калошина выкатились от изумления, он сел в снег.
Лупатов метнулся в сторону, выхватил из клумбы обломок кирпича и с безумным лицом, занеся его над головой, навис над Калошиным.
— Убью, Калоша… — прохрипел он. — Сяду, но убью. Если еще хоть слово Вдове… Ты понял?
В оцепенении смотрели на эту сцену и мы и дружки Калошина. Из разбитой губы его потекла кровь. Он медленно, уклоняясь от поднятого кирпича, отполз в сторону. Встал, утер губы.
— Ладно, — сказал он. — Посчитаемся.
Они ушли, оглядываясь и обещая глазами отмщенье.
— Напрасно ты, — прошептал Вдовиченко, — он зверь.
— А на зверя есть рогатина, — сухо сказал Лупатов.
Апрель, вот и месяц апрель развернул свои стрекозиные крылья. Из глубины сада пахнуло дыханьем взволнованной ночи. Утром нежный сиреневый свет озаряет потолок нашей спальни. Потом начинает теплеть, превращаться в шафранный, густо-оранжевый. И вот первый луч солнца, еще сжатый углом столовой и третьим корпусом, косо перечеркивает нашу спальню, начиная от вспыхнувшего графина на первом окне до списка воспитанников на боковой стене. Список становится золотым, а наши фамилии четкими, словно их гравировали, а не писали простым пером.
