Дом на берегу: очерки - [3]

Придавая своим ракетам скорости почти световые, Константин Циолковский знает об «эффекте времени» Эйнштейна, но он до сих пор не догадывается, что выстрел «Авроры» надо принимать обязательным поправочным коэффициентом, и только легкое предчувствие счастливых перемен охватывает его на глазах у покорной и тихой Оки.

Жизнь не захотела и не могла ждать, пока великий Циолковский внесет поправочный коэффициент — «Советская власть» — в ряды своих сверхмудрых формул. Крепкая мозолистая рука пролетариата все чаще и чаще стучит в деревянные ворота того домишки, при виде которого американский космонавт Томас Стаффорд отказался верить очевидному. Он так и сказал, как только вошел в кабинет Основоположника, пославшего его в космос: «Не верю, что в такой убогой обстановке могли родиться такие великие идеи!»

Жизнь властно стучится рукой пролетариата в двери «Калужского сидельца». Институты, заводы, изобретатели-одиночки, государственные деятели, пионеры — им все охотнее и охотнее открывает двери узкая, тонкая, сухая, но очень сильная рука, привычная к металлу и камню… Прядет восьмой десяток лет жизни судьба-ткачиха, а на берегу Оки слышен звон металла, все более веселый, молодой и приветливый. Помолодение Константина Циолковского с приходом Советской власти признают все биографы и исследователи. Но можно точно назвать день, когда великий калужанин был предельно молод и завидно счастлив. Это было 1 мая 1935 года, когда на всю Красную площадь прозвучали записанные на пленку его слова:

— Уверен, что многие из вас будут свидетелями первого заатмосферного путешествия!

Сказать так — значит быть уверенным, что дело всей твоей жизни претворяется в плоть на твоих глазах. Сказать так — значит внести новый исторический поправочный коэффициент в свои расчеты. В данном случае можно назвать даже численное выражение поправочного коэффициента. Не через сто лет, не в 2017 году, как вначале рассчитывал Основоположник, а всего через сорок советских лет, в 1957 году, советская ракета вывела на космическую орбиту первый искусственный спутник Земли. Выигрыш — целых шестьдесят лет. Тех самых лет, отсчет которых ведется и будет вестись уже по календарю Великой Октябрьской социалистической революции.

ТОЧКА ОПОРЫ

О нем надо писать не рассказ, не повесть, не роман, а очерк. Именно очерк, чтобы разобраться в том, что сейчас происходит на нашей теплой и круглой земле. Поставить точки над «и», разместить акценты, развеяв дымку предположений, выявить невыявленное и все это сжать тугой пружиной обобщения.

А он сидит передо мной и курит вторую папиросу… Да, вторую папиросу! Видимо, все-таки чуточку волнуется, хотя он слишком крупный и сильный человек для того, чтобы волноваться в обычном смысле этого слова. Не могут же у него — черт возьми! — вздрагивать от волнения руки, прерываться дыхание, краснеть лицо. Это не такие руки, не такие легкие… Вот выкурить подряд две папиросы — это он может!

— Архимед! — улыбается он. — Великий Архимед… Чепуха какая-то получается! Если хочешь знать, гениальный Архимед был несчастным человеком!

— Архимед?!

— Угу, Архимед… — спокойно подтверждает он. — Я могу это доказать его же словами: «Дайте мне точку опоры, и я поверну землю!»

Он поднимается, медленно проходит из угла в угол комнаты, высокий, крутоплечий, с копной белокурых волос на гордо посаженной голове.

— Ты слышишь в словах Архимеда гордую силу человека! — задумчиво продолжает он. — Конечно, но… Ты попытайся услышать в них и другое. — Тут он останавливается, пристально смотрит на меня, но не видит, так как всматривается в другое. — Мальчишкой я жалел Архимеда! — с медленной улыбкой говорит он. — Мне представлялось, как Архимед стоит на возвышенности, как ветер раздувает его тунику, седые всклокоченные волосы. Глаза Архимеда устремлены вдаль, руки подняты к небу. Восклицая: «Дайте мне точку опоры!» — он с тоской глядит на холмистую равнину, печальный, одинокий, такой маленький на большой земле…

— Легенда! — говорю я. — Легенда этот вопрос трактует совсем в ином аспекте. Будет тебе известно, легенда…

— Мне пет дела до легенды! — неожиданно сухо перебивает он. — Мы сами создаем легенды и сами верим им!

— Вот уж… — говорю я, а сам пораженно смотрю на него: он так сказал о легенде, что…

— Ого-го! — говорю я.

— Но — так! — отвечает он.

У него, у Бориса Кочергина, длинный титул: «Бригадир бригады коммунистического труда, инициатор областного движения за пересмотр норм выработки, председатель заводского комитета по рационализации и изобретательству». Он — величество. Только в отличие от русского императора, не «Его императорское величество!», а «Его Величество рабочий класс!».

— Я понимаю тоску Архимеда по точке опоры! — задумчиво продолжает Борис Кочергин. — Чувствовать силы для свершения и не мочь свершить — одна из великих трагедий жизни! Ты перебери всю литературу прошлых столетий и увидишь, что трагедия ее героев в невозможности свершать.

Он опять смотрит на меня и опять не видит.

— Мне думается, — говорит Борис, — что счастье человека заключается в возможности свершать. Потому я и слышу в словах Архимеда не только гордую силу человека, но и тоску по несуществующей точке опоры.