Дом Леви - [12]

Мясная лавка полна входящих и выходящих евреев, много разговаривающих и мало покупающих. Но это не имеет значения. Мать Саула занята по горло, и ни о чем не спрашивает. Спросила бы, Саул ничего бы не мог сказать. Все здесь видится ему уродливым, невероятно уродливым.

Глава третья

Какое чудесное утро! – обращается Саул к Отто.

Отто не слышит, он погружен в очередной спор. В это утро безработные вышли раньше обычного, окружают киоск. Диспут закипает, Мина лает, Отто охрип, можно ли обратить внимание на чудесное утро?

– Ах, подлецы, подлецы, никогда не поймете, в чем дело. В навозе родились, в навозе помрете.

Проходит незнакомец и просит непартийную газету. Отто просто выходит из себя.

– Никто ничего не понимает. Я фашистские газеты не продаю! Ничего в них не пишется, только ложь и вранье!

Жилы на шее Отто надуваются от гнева. Незнакомец пугается такой реакции и быстро ретируется. Безработные помирают от смеха и усаживаются на скамью.

– Отто, – говорит Саул, – сегодня, в двенадцатом часу я уезжаю на каникулы.

– Каникулы! – глаза Отто расширяются. – Конечно, я всегда говорил, что ты мелкобуржуазный ребенок. – И нотка огорчения проскальзывает в его голосе.

– Что это такое – мелкобуржуазный, Отто? – пугается Саул.

– Мелкобуржуазный?.. Ну-у… Гм… Погоди. – Отто выпрямляется. – Представь себе такие длинные сани. Представил?

– Да.

– Сани везут из рая в ад, понимаешь?

– Понимаю.

– По разным причинам властителям тесно в раю, понял?

– Да.

– Нет. Сейчас поймешь. Итак, берут они несколько из своих товарищей, сажают в сани и осторожно толкают и… сани сдвигаются с места!.. И так они спускаются вниз, в ад, и так из буржуев превращаются в мелких буржуев. Ты понял?

– Да.

– Нет. Сейчас поймешь. Итак, понятно, что те отверженные не хотят спускаться в преисподнюю, хватаются с двух сторон за сани и пытаются затормозить спуск. Но они просто не понимают в чем дело. Сани скользят легко, и, в конце концов, все окажутся в преисподней. Эти попадают туда быстро, а те – помедленней. Понял?

– Да.

– Нет. Сейчас поймешь. И вот, когда кто-то теряет терпение, перестает тормозить руками и, хоп, спускается вниз, тотчас его товарищи на санях кричат: Караул! Ничтожество! Изменник! Теперь ты понял?

– Понял и не понял! Ведь правы те, кто хочет затормозить сани. Зачем же им спускаться в преисподнюю?

– Ага! – Отто сдвигает кепку со стороны в сторону. – Прямо политическая мысль! Жить в нашей преисподней не большое удовольствие. Но пойми, мальчик, есть кто-то, кто сооружает лестницу из ада в райский сад, и тогда люди думают, что если поймут в чем дело, научатся по этой лестнице взбираться, понимаешь?

– Да, понимаю. Но почему я мелкий буржуа?

– Потому что ты еврей. Евреи все – мелкие буржуа.

Саул задумчиво смотрит на Отто. Рассказать ему? Да или нет? Лучше нет! Хотел поговорить с Отто о новых своих друзьях, но теперь он их стыдится. Отто не отнесется к ним с уважением. Нет, нет. Об этом лучше поговорить с Эльзой, она поймет.

– Какое чудное утро! – говорят женщины переулка.

Они стоят группами, и языки их пылают. Кто знает? Кто слышал? Кто видел? Руки их сопровождают жестами каждое слово.

– Храни нас Господь от этих! От каждой. Нет у них никакого понятия, только сплетничать по любому поводу и о любом человеке, – вздыхает Отто и становится у входа в переулок.

– Какое утро! Какое утро! – вздох исходит из глубины сердец. Дома, впитавшие плесень, выплескивают ее наружу. Лето! Люди гуляют в такой день по широким аллеям, вбирающим солнце, купаются в реках или отдыхают в лесах, наслаждаясь вкусом солнечного летнего дня. Здесь, в переулке, витает пыль, оседая на камни и лица, и над ними распростерта дразнящая синева, как открытое за решеткой окошко в тюрьме.

Что за утро! Даже в подвал Эльзы прокрались лучи солнца. Эльза стоит перед зеркалом. На розовом ночном столике, на ящике которого нарисовано большое черное сердце, стоит горящий примус. Эльза нагревает на огне щипцы и проводит ими, горячими, по волосам, чтобы завились мелкими кудрями, как у барашков. Наискось от нее на кровати сидит мать Эльзы и громко пьет воду большими глотками. В руке ее большая чашка, на которой позолоченными буквами выведено – «Именем Бога и во имя кайзера и родины». Глоток – старухе, глоток большой кошке, прижавшейся к ней.

– Старуха, – не раз говорят ей люди переулка, – зачем тебе подкармливать это животное. У тебя что, хлеба вдоволь?

– Из зависти, – отвечает старуха.

– Зависти? – удивляются люди. – К кому?

– К Эльзе, мне ведь тоже нужен кто-то, кто согреет мою постель.

Саул сидит и смотрит на Эльзу и на букет восковых роз, стоящий на столе в вазе, обернутой зеленой бумагой.

– Такое утро, – говорит Эльза, – отлично для профессии, прополаскивающей кровь. Да ну ее к чертям, профессию! В такое утро, быть может, явится кто-то, мой, пригласит меня на площадь, где столько развлечений. Покатаемся на карусели, головокружение кружит и кровь.

Ой, Луиза, ой, Луиза,

К карусели ли придешь?

Это рай земной, Луиза,

И всего-то стоит грош!

– И я еду, Эльза, – говорит Саул и прерывает песенку, – с людьми, с которыми лишь вчера познакомился. Ах, какие люди! Был в настоящем дворце и видел там одну, прямо царскую дочь. Такая красивая. Сидела между цветов и ждала, чтобы явился царский сын. И дядя Филипп не отходил от нее все время.