Дом коммуны - [5]

Обозвался звонок.

— Открой, — попросил Хоменок.

Володька молча открыл. Вошла Катерина Ивановна, она живет на первом этаже, поздоровалась и сказала:

— Вижу, что товарищ корреспондент заходит к тебе, Степан Данилович, а он же мне обещал помочь в одном ответственном деле...

Володька удивился: «Обещал? Когда? Что?»

Выручила сама Катерина Ивановна:

— Вчера. Или вы забыли, а?

Вчера? Если вчера, то мог не запомнить. Однако Володька быстро сориентировался, сделал страдальческое лицо, даже надвинул на голову шляпу — не ту, конечно, что купил в Прибалтике, та износилась давным-давно, однако не худшую:

— Нет, почему же? Говорите... Слушаю... Напомните, пожалуйста, просьбу... И, пожалуйста, излагайте свою просьбу кратко, сжато, тороплюсь на службу. Делать репортаж. С первым...

Хоменок знал про хобби Володьки. Если одни собирают значки и марки, коллекционируют авторучки или вышивают крестиком, то он помогает людям разрешать какие-то важные и насущные вопросы. Всегда куда-то торопится, всегда кому-то что-то обещает. Гонорар тот же — выпить и закусить. Такса — под завязку. Особенно урожайными выдаются те летние дни, когда поступают парни и девушки в университет, и хоть Володька учился в Минске, он обещает через своих знакомых устроить в местный главный вуз едва ли не на любой факультет каждого жаждущего. Лишь бы стимул был. А на то время он берет законный отпуск и тогда с утра топчется вместе с родителями абитуриентов около университета, поддерживает тех духовно и морально, и когда сын или дочь успешно проходят испытания, это дело хорошо обмывается. Когда же ситуация провальная, Володька костерит всех и вся. Достается тем людям, которые Володьке, конечно же, ничего не обещали, ведь он к ним никогда и не обращался, а действовал бесшабашно, по принципу: поступит — хорошо, нет — на нет и беды нет. Кто-то же все равно поступит... И тогда, даже если пальцем не пошевелил, будет тебе хороший магарыч. Никуда не денутся. Еще, возможно, и с наваром. Попробуй докажи, что это не ты помог.

— Так слушаю вашу просьбу, — заерзал на табуретке Володька, — поскольку, напоминаю, мало времени. В обрез.

Катерина Ивановна вздохнула, поправила платок на такой же белой, как и сам платок, голове, посмотрела на свободную табуретку, осторожно села. Володька догадался: она так сразу не отпустит, и вообще, старых людей в этом плане он побаивался — как начнут рассказывать, или, другими словами, тянуть кота за хвост, о том, что волнует, и дня не хватит. Припоминают все до каждой мелочи. И как только не пересыхает у них во рту! Другой раз обыкновенная чепуха, чисто бытовая история, которая имеет интерес только для самого рассказчика, не более, но они же — нет, чуть не падая на колени, молят озвучить всю их исповедь на всю область. Чудаки, одним словом, просто наивные люди, эти старухи и старики. Так не дети же.

Володька опять посмотрел на часы и понял: и выслушать не успеет настырную соседку Хоменка, и не вернется вовремя с... политзанятий. И он, всегда находчивый и в чем-то авантюрист по характеру, предварительно подкусив верхнюю губу и немного подумав, установил перед теткой магнитофон, настроил его, показал, на какую кнопку нажать, когда она до конца расскажет то, что хочет. Сам же сослался на занятость, ему некогда, надо срочно делать интервью с самим первым секретарем обкома партии. «Магнитофон возьму у Рыдкина». Если Володька не придет к нему сегодня в строго назначенное время, тот может запросто дать тягу в Белокаменную. Интервью с нетерпением ждут на радио. Если, разумеется, верить ему. И дать то интервью этот самый первый согласился только Володьке, ведь с ним он, если опять же верить Володьке, даже брал когда-то чарку. Тогда будущий первый управлял всем комсомолом республики, а он учился в партийной школе...

— И сразу — щелк вот на эту кнопку, — задерживая дыхание по понятной причине, объяснил Володька Катерине Ивановне и перевел взгляд на Хоменка. — Данилович, не смотри в окно — смотри сюда: остаешься за главного над магнитофоном. Запишешь.

— Включай и беги, — махнул костлявой рукой Хоменок. — Как-нибудь справимся.

— А я сразу, как освобожусь, сюда... — И Володька закрыл за собой дверь.

В магнитофоне светился огонек, бежала под стеклышком лента, он слегка потрескивал и попискивал, и женщина, до этого энергичная и бойкая, вдруг растерялась, почувствовала, что не может промолвить ни единого слова. И куда они задевались, слова те? Хотелось много о чем сказать, а, вишь ты, не получается. Словно проглотила их все — до последнего. Поспешил на выручку Хоменок:

— Про урну хотела?

— И про нее, а как же!.. Это чтобы мне раньше кто сказал, что у меня такой внук вырастет, положила б голову на рельсы. Я же ему и учиться помогаю... Данилович, где тут кнопка? Выключи холеру эту, выключи!.. Тебе одному расскажу, и мне хватит. А то и правда, корреспондент твой раструбит на всю и вся, тогда мне и пройти по городу не дадут. Ну, скажут, Катерина Ивановна, ты и обнажилась на весь белый свет. Надо ли про это так публично? Не все поймут меня, не все. Ага, вот она, та кнопка... Сама выключу, сама. Сиди уже. Выключила, кажись... — Повисла опять пауза, как и перед тем, когда она собиралась наговаривать на магнитофон свою исповедь.