Дом коммуны - [42]

— А знаешь, почему ты, Минеров, привязался к Верке?

— Мне интересно от тебя это услышать.

— Тогда слушай. Нет, не потому, что она красавица там какая-то! Совсем не-ет!.. Таких юбок, как она, — куда взгляд ни брось! Ты — слабак!

— Ну, знаешь!..

— И не возражай! Дай сказать!.. Женщин также надо завоевывать. А ты не любишь этого делать. Ты даже не выругался, по-мужски крепко и зло, когда у тебя кресло из-под задницы выбили, — тогда, да-да, ты догадался, когда партию разогнали, ты не дурак, оценил ситуацию, а тебе хоть бы хны!.. Забираете, ну и берите!.. Ты не заступился за свое родное, за холодильник, за огород!.. И к Верке ты прилип, потому что она — не личность!.. Ты не терпишь людей, которые имеют характер, свои мысли, идеи, ведь ты боишься, мой милый, покрошить о них свои остренькие зубы!.. У меня — все!..

— Отчего же, продолжай… — Лицо у Минерова было красным и вспотевшим, он, наверное, забыл, что где-то в кармане лежит носовой платок.

Все это было несколько дней назад. Сегодня у него, Минерова, и другое настроение, и другие желания... По крайней мере, если бы так удачно, как на любовном фронте, складывались дела и на работе, то можно было жить — не тужить. В последнее время об этом и сам думал частенько Минеров. Что-то не так, как должно быть, и это он особенно остро чувствовал, не складывались отношения с людьми, с деревней. Она, деревня, вытесняет его, вытесняет... Как чужака. А подправить, подчистить отношения не удавалось. Сказывалось, и здесь ничего не поделаешь, какое-то невидимое глазу присутствие Плотникова, тот как будто всегда стоял рядом, даже было слышно его дыхание. И когда ты начинал принимать какое-то решение или просто отдавал команду сделать то или другое, он словно брал тебя за руку и говорил: а ты хорошо подумал? Не спеши. И вы, люди, не спешите. Подождите. Подумайте. Взвесьте. И — все, точка, жирная и большая! Люди не спешат, думают, взвешивают... А в сельском хозяйстве подолгу думать где там! А им всем, в том числе и ему, Минерову, Плотников приказывал именно так поступать. Хоть ты что ему, Калистратовичу! И тогда новый председатель терялся, как тогда в роддоме, и чтобы его подтолкнуть, сдвинуть с места, нужно было показаться в окне Верке. Всего лишь. Но это в том окне — в другой жизни. Однако же есть еще одна жизнь, не такая романтичная, где он должен быть не растерянным отцом с букетом цветов в руке, а отцом для многих — таким, каким был незабываемый Плотников.

Пока, увы, не получалось.

Минеров нередко вспоминал Сашку. Он закончил мало классов, наука ему, можно сказать, совсем не давалась: больной с детства, здесь ничего не поделаешь, а вот колхозник — безотказный. Куда ни пошлешь парня — только скажет «Ага!» — и больше ни единого слова, и — вперед, и бегом. Бывало, что некого поставить на сеялку или загуляет пастух — выручал Сашка. Минеров нашел с ним общий язык, обещал наградить почетной грамотой, и Сашка работал за троих. «Вот, чтобы все были у меня такие!» — думал иногда председатель. Так хотелось, чтобы все крутилось, работало отлаженно и с блеском! Как в моторе. Одна шестеренка погоду не сделает, а вот когда все, цепляясь одна за одну, придут в движение — тогда, ясное дело, польза будет! Так что придурковатый Сашка пока только представлял одну шестеренку. Однако грамоту ему все равно надо будет выдать, а то и она, шестеренка та, кивнет головой в последнем поклоне.

Когда «Волга» председателя вкатилась, наконец, в деревню, около местного магазина ее остановили мужчины. Минеров спросил, что им надо. За всех ответил, хитро и многозначительно взглянув на остальных, бывший горожанин, а теперь просто Смык:

— Так, председатель, с именинами!.. А?.. Как?.. Г-гы!..

И залился смехом. Смык показал на магазин, однако Минеров только беспомощно хмыкнул, не найдя что ответить выскочке, и нажал на педаль газа.

Раздел 17. Крах

Так хорошо все начиналось, так красиво! Бывало, только открывали сейф, как из него сыпались на пол пачки денег: хоть ты ногой затаптывай их назад, деньги те. Не умещались. Николай Валентинович, здесь надо отдать ему должное, для своих работников денег не жалел, законы не запрещали платить им столько, насколько была возможность. И он платил. Обедать ходили только в рестораны, обязательно на столе стоял запотевший, весь в капельках-слезках на тонком стекле, графинчик, и поэтому, конечно же, с холодной водкой, а в конце каждой недели — обязательная баня. Иного транспорта, чем такси, не знали. Затем пригнали откуда-то из Сыктывкара, что ли, подержанные «Жигули». Гуляй, губерния! Они думали, что так будет вечно. А потом такие туристические фирмы начали появляться одна за одной, и работать стало намного труднее: конкуренция, ничего не поделаешь. Николай Валентинович начинал жалеть, что распылил много денег, пустил по ветру, не вкладывал их, как другие, в развитие бизнеса. Здесь он и действительно дал маху. Можно же было давно приобрести недвижимость, кроме организации выездов за границу делать еще что-то, подстраховаться, открыть хоть бы ту типографию, что ли. Не идет одно — идет другое. На что есть спрос, в том направлении и ведется деятельность. Так нет, видел у себя только под носом, не смотрел вперед, о чем и пожалел. Надо было бросить вперед, чтобы найти сзади. Теперь получай: несколько его сотрудниц, уже довольно опытных и добросовестных, переманили другие фирмы, что и вовсе поставило вопрос о существовании фирмы, а ее директору испортило и без того никудышное настроение. Все труднее стало арендовать автобусы, а своего «Мечта» не имела, хотя, чтобы работать с солидной прибылью, их нужно было несколько. Деньги ходили по рукам: ты — мне, я — тебе. Все крутилось, словно в каком-то водовороте, и верх брал тот, кто был покрепче. Кто давал в конвертах. Такая появилась мода. Ему нечего было давать. Директор «Мечты» вскоре почувствовал, что терпит полный крах. Было очень больно от этого, однако что делать, как быть дальше, — не знал. Словно воткнулся лбом в какую-то толстую и высокую — непреодолимую — стену, и как пробить ее или перелезть — ну, не видел никакой возможности, и все тут. Тупик. Перспективы не предвиделось.