Человек уходит из дома, что-то гонит его прочь. По ночам он лежит на чужих кроватях, и чужой ветер шумит над ним в деревьях. Он бродит по чужим улицам, и перед глазами его проходят лица, но он не знает имен для этих лиц. Голоса, которые он слышит, — не те голоса, что звучат в его ушах с тех пор, как он ушел из дома. Это громкие голоса. Такие громкие, что заглушают голоса его родины. Но вот наступает минута тишины, и он снова слышит прежние голоса, те голоса, которые он унес с собой, уходя из дому. И он уже разбирает, что они говорят. Они говорят: Возвращайся. Они говорят: Возвращайся, мальчик. И он возвращается.
Я засобирался в дорогу. Неправдоподобно далеким показался мне тот день, когда я встретил во дворе двух девчонок в ситцевых платьях. Город притих, сады сделались светлее. Они теперь просматривались насквозь — за деревьями летели трамваи.
Перед отъездом я пошел в последний раз взглянуть на дом. Был поздний вечер. Из глубины двора, который терялся в темноте, до меня долетали слова беседы. Голос был мягкий, неторопливый. Я опустился на край скамейки под тополями и долго сидел неподвижно, глядя на освещенные окна. Я снова был дома и ждал, когда меня позовут. Двор, казавшийся мне раньше необъятным, сжался. И город мой стал меньше. Я почувствовал, как далеко ушел от дома: армия, университет, работа, путешествия, плоские силуэты чужих кораблей на горизонте, белая прокаленная пыль пустыни... И не только пространство, но и время сжалось, и детство, бывшее некогда целой эпохой, теперь жило в памяти бедным кратким мигом.
Мимо прошел мальчик с удочкой и связкой рыбы. Окуни матово светились в темноте. Я видел круглую голову, вихры светлых волос, острые худенькие плечи. Мальчик прошел бесшумно, скользнул, как воспоминание. У меня сжалось сердце: мое детство прошло рядом со мной.
На стоянке такси толкалась по-вечернему нервная толпа. Здесь, на правом берегу реки, приметы нового города особенно бросались в глаза: лезли в небо этажи Дома быта, в закат был врезан мост строгих современных форм, над парапетами набережной парил концертный зал — пилоны, стекло, алюминий... А на левом берегу жизнь как будто остановилась: заборы, тесовые крыши, поленницы во дворах. Но все это не сплошняком, кое-где дома снесли, да и те, что остались, были готовы к сносу. Они служили лишь временным фоном для девятиэтажных зданий и смотрели сиротливо. За деревьями поблескивали купола церквушки. Под ее сводами в наше время размещались полутемные лавчонки, где мы покупали керосин, рыболовную снасть, сыромятные ремни для коньков. Но даже эта церквушка выглядела теперь иначе. Ее сохранили единственно для того, чтобы она подчеркивала чистые плоскости и стремительные линии новых зданий.
Вот идут по мосту школьницы. Этот мост, эти белые здания они видят каждый день, и значит, новый город останется с ними навсегда, и значит, он будет жить, уже живет...
Промелькнули последние городские дома. Машина вырвалась на шоссе и теперь тонко пела среди погруженных во мрак полей. Я протер ладонью стекло и в последний раз взглянул на горящие окна и уличные фонари. Машина круто повернула, и город, накренившись, полетел в ночь... Там остался мой дом, там, в неизменном прошлом, жили, не старея, мои школьные друзья, по-прежнему стояли желто-коричневые станционные постройки, окраина спала под своими тополями и по горбатой улице с дорожным сундучком в руке поднимался машинист, вернувшийся из поездки...
Неожиданно я обнаружил, что шагаю по сухой траве к аэропортовскому домику, а свежий ветер, налетающий из темноты летного поля, холодит мое лицо. Потом я услышал гул и увидел огни рейсового самолета.
