Дом для Демиурга - [36]

— Вы оказываете честь нашей семье, но не обременит ли вас общество Анны?

— Да что вы! — в притворном изумлении Мио подалась вперед к Агайрону, и, разумеется, он не смог не заглянуть в вырез ее платья, благопристойно прикрытый косынкой, но настолько прозрачной, что нехватку зрелища граф мог бы восполнить фантазией. — Мы с Анной так подружились! А вы сможете нанести нам визит, отдохнуть от государственных забот…

— Я буду рад, — граф встал и церемонно поклонился.

Мио тоже встала и, протягивая руку для поцелуя, чуть сморщила нос. Нельзя же так откровенно демонстрировать гостье, что визит подошел к концу. Да уж, агайрское бревно остается агайрским бревном, как с ним ни любезничай…

Больше, чем лошадей, баронесса Брулен боялась только куаферов и галантерейщиков. Даже на самом смирном коне она чувствовала себя жогларской медведицей, которую смеха ради пытаются взгромоздить в седло. Везде, где можно, она предпочитала ездить в открытой повозке, но нынче стояла слишком уж дурная погода. Готовясь к сезону штормов, погода пробовала силы в первом затяжном дожде, еще теплом, но обильном и с порывистым ветром. Пришлось велеть подать закрытый экипаж, громоздкий и неудобный.

Лучше всего в такую погоду сидеть дома и пить чай, как это принято в Брулене осенью и зимой: с молоком, солью и топленым салом, но седьмой день — праздничный, и именно в праздник баронесса должна присутствовать на таможне. Если называть вещи своими именами, то не просто на таможне, а на "черной", или "покаянной", ее половине, как говорили моряки.

Марта хотела взять с собой сына, но уже пора было выезжать, а служанка прибежала, сказав, что наследник спит, и разбудить его без помощи никак не выходит. Не слишком удивительное дело: вчера Элибо опять гульнул и домой явился поздно, да и не вчера, если подумать, а уже сегодня, всего за пару часов до рассвета. Разумеется, его теперь и барабанным боем не поднимешь. Баронесса привычно вздохнула, пожала плечами и махнула рукой:

— Пусть уж дрыхнет, без-здельник. Вина ему не давай, и всем скажи, чтоб не наливали. А будет просить опохмелиться, пусть рассол пьет. Скажи, я велела. Пошли, Хенрик, нечего рассусоливать…

Хенрик, управляющий замка, в отличие от любимого сыночка, когда надо — пил, а когда не надо, так и не пил, и в шестой день пил до обеда, а после обеда капли в рот не брал, зная, что подниматься спозаранку с больной головой — радости мало. А подниматься придется, как ни крути: в седьмой день можно к литургии не ходить, простится, а вот на таможню не ездить никак нельзя.

Король Лаэрт I, трудами которого Брулены из года в год каждую седмицу половину дня проводили на таможне, был изрядный шутник. До него контрабанда была вольным промыслом, приносившим доход кому угодно, но не короне. Короля с молодости до последнего вздоха интересовало решительно все, что творится в Собране, и до контрабандистов он тоже дотянулся, но сделал это так, что в тавернах и кабаках Брулена и по сей день первый тост пили "за королевскую милость!".

Товары, законным образом приобретенные купцами в Тамере и Оганде, могли попасть в страну, только если на каждый имелась купчая грамота, подписанная продавцом и покупателем, а после заверенная чиновником. Впридачу к купчей требовалась вторая грамота, которую выписывали на таможне, и снабжена она была неподделываемой печатью, которую налагал служитель Церкви. Как ни старайся — не обманешь; селедку лишнюю в грамоту не впишешь. Кто торговал честно, тот отправлялся со всем грузом прямиком на "белую" таможню, предъявлял грамоты, платил пошлину (для иноземных купцов побольше, для своих — поменьше) и отправлялся со всем товаром дальше, вольный, как ветер: торгуй, где хочешь и как хочешь. Перед короной чист.

Если же товар покупался не средь бела дня с ведома тамерского или огандского чиновника, а во мраке ночи или прочим тайным образом, и, разумеется, никаких грамот к нему не прилагалось, то официально хода в страну ему не было. Все короли Сеорны, начиная с Лаэрта, на гневные вопросы соседей-правителей пожимали плечами и отвечали, что никакой такой контрабанды в стране толком и нет, ни один товар без грамоты с гербом короны и печатью Церкви не попадает дальше портов Брулена, а преступники — ну что ж, боремся, всеми силами боремся…

И действительно — боролись, но боролись так, что соседям, особенно тамерцам, оставалось только грызть локти с досады и грозиться страшными карами. На то и существовала Покаянная Таможня, на которую любой мог привезти свой товар, сознаться, что да, закон нарушал, контрабанду возил, а теперь все осознал, желает искупить свою вину и начать новую честную жизнь, а товар — вот он, товар, готов отдать государству. За проявленное уважение к закону преступнику полагалось некое денежное вспомоществование (полностью окупавшее его расходы и дававшее прибыль). Товар же проходил через таможню и, с некоторой приятной наценкой в пользу короны, впрочем, не слишком большой, продавался купцам уже со всеми грамотами.

В одной и той же семье обычно были и контрабандисты, и торговцы. Одни каждую седмицу или две искренне каялись и сдавали товар с переднего входа, их братья и дядья преспокойно закупали его у короны с заднего входа, и, со всеми надлежащими грамотами, везли по всей Собране.