Дом без привидений - [57]

Дверь распахнулась, и ко мне вышла молодая, красивая женщина-хирург. Лицо у нее было усталым, под глазами тени.

– Мы прооперировали вашу жену. Опасности нет. Состояние ее стабильное, она в сознании. Вы можете увидеться, перед тем как ее увезут, но только ненадолго, на пару минут. Ей нужен покой.

От радости я потерял дар речи. Мне захотелось схватить молоденькую докторшу в объятия. Но что-то в ее взгляде удержало меня от бурного изъявления эмоций.

– Я скажу вам прямо сейчас. Не вижу смысла откладывать этот разговор. – Она опустила голову и уткнулась в носки своих симпатичных лаковых туфелек.

– Что? – почему-то шепотом спросил я.

– Ваша Снежана не сможет больше иметь детей. Нам пришлось провести вмешательство на ее органах. Короче… вы поняли…

«Не сможет иметь детей». В тот момент я не поверил этим словам. Я был слишком молод, глуп, самоуверен. Я решил, что докторша просто пугает меня, сгущая краски. Все ведь хорошо, операция окончена, кровотечение остановлено, Снежана пришла в себя. Я кивнул и поинтересовался, можно ли мне зайти к жене.

– Да, идите, – устало проговорила врач.

Я осторожно приоткрыл дверь и заглянул в операционную. Снежана лежала на столе, прикрытая простыней, сама такая же белая. Глаза ее были открыты и смотрели на меня.

– Снежаночка, – пролепетал я, раздираемый мучительным чувством стыда, и подошел к ней. – Милая моя! Как ты?

– Нормально, – прошелестела она едва слышно.

– Прости меня! Я так виноват, расстроил тебя. Если бы не мое дурацкое поведение, наш малыш…

Она скорчилась, как от боли, и мотнула головой.

– Не надо.

– Хорошо, не буду. – Я послушно умолк.

Молчала и она. Потом еще тише спросила:

– Как прошел спектакль? Впрочем… я и так знаю, можешь не говорить.

Я, подавленный, смотрел на нее. К горлу подкатывали слезы, я едва сдерживался, чтобы не расплакаться. Зашла докторша.

– Все, вам пора. Ее сейчас переведут в специальную палату, вам туда нельзя. Придете завтра, принесете воды и сок.

– Спасибо вам, – произнес я потерянно.

Женщина ничего не ответила и склонилась над Снежаной.

Не помню, как я вернулся домой. Сосед давно уехал, мне пришлось ловить машину, сделать это было непросто, так как больница была довольно далеко от деревни. Я добрался до Плацкинина, ввалился в гостиную и рухнул как подкошенный. Проспал я часов восемь, а то и больше.

Когда я проснулся, на улице был полдень. Я взглянул на себя в зеркало и ужаснулся: за ночь мое лицо покрылось щетиной, глаза красные, как у кролика, волосы свисают космами. Я отправился в душ, привел себя в более или менее нормальный вид, побрился, побрызгался одеколоном и поехал в театр. Я должен был объясниться с главрежем и с администрацией, попросить прощения за вчерашнее, а также поблагодарить коллег, которые мужественно доиграли со мной спектакль. После этого я планировал ехать к Снежане.

Едва я зашел, как поймал на себе странные взгляды находившихся там людей. Они здоровались и опускали глаза. Я не понимал причины их смущения – ну, подумаешь, артист выпил перед спектаклем, эка невидаль, в театре такое случается, особенно в маленьком провинциальном. Как сквозь строй, я прошел через эти взгляды и постучал в кабинет директора.

– Войдите, – раздалось в ответ.

Я толкнул дверь. Директор сидел за столом, развалившись в кресле. Рядом на стуле притулился главреж. Вид у него был, мягко говоря, не фонтан, лицо какое-то серое, взгляд затравленный.

– На ловца и зверь бежит, – сказал директор и выразительно стрельнул глазами в главрежа.

– Здравствуйте, – сказал я, стараясь держаться с достоинством. Все-таки я был не рядовой артист, а прима театра.

– Добрый день, Серафим Андреевич, – проговорил директор елейным тоном и протянул мне какую-то бумагу. – Вот, ознакомьтесь.

– Что это? – Я удивленно покосился на главрежа, но он отвернулся к окну.

– Читайте, – все так же ласково произнес директор.

Я пробежал листок глазами. «За срыв премьерного спектакля, а также за глумление и издевательство над фронтовиками, за осквернение и искажение текста пьесы о победе российского народа в Великой Отечественной войне, приказываю уволить из театра актера Завьюжного С. А.» Далее шла размашистая подпись.

– Как это понимать? – Я недоуменно поглядел на директора.

– Буквально. Вы уволены.

– Но я не срывал спектакль! Наоборот, я доиграл его, едва не получив сердечный приступ.

– Вы были пьяны. Безобразно пьяны. Что вы творили на сцене? Это же скандал. Автору стало плохо, ему пришлось вызывать врача. Глава администрации был в бешенстве. Он пришел на премьеру ко Дню Победы. Серьезный тематический спектакль! А тут какая-то пошлая комедия с пьяницей в главной роли. Позор!! – Директор постепенно закипал. Тон его утратил мягкость и стал угрожающим.

– Но где вы увидели издевательство над фронтовииками? – попытался спорить я. – Это несправедливо. Кара больше, чем проступок. Я… я буду жаловаться.

– Жаловаться? – Директор расхохотался. – Да вас, Завьюжный, теперь ни один театр не возьмет даже на роль лакея. Вы попали в черный список. Скажите спасибо, что отделались увольнением. Пару лет назад за такое могли и посадить.

– Посадить? За что?? За то, что я немного выпил перед спектаклем? – Я ничего не понимал, думал, что все это фарс. Дирекция решила меня таким образом проучить. Через пару-тройку дней они прибегут ко мне с просьбой вернуться. – Ладно. – Я скомкал бумагу, сунул ее в карман брюк, повернулся и вышел из кабинета, хлопнув дверью.