Дом 4, корпус «Б» - [45]

Из барака вышел сторож.

— Авоська у вас есть?

— У меня сумка, так будет лучше. Незачем показывать всем, что я несу.

— Лучше бы вам прямо с тележкой явиться.

— Это еще зачем?

— У Рекса мы нашли целый склад, — сказал сторож. — Булочки, рогалики, бутерброды с маслом, с колбасой, даже с салями, с гусиной печенкой, шкварками, — чего только нет! И две дохлые кошки в придачу… Давайте сумку!

— Вы только не кладите их туда! — сказал Мико и вынул из кармана пальто сумку для покупок.

— Чего?

— Этих кошек.

Сторож удалился и долго не возвращался.

Мико не мог утерпеть, ему нужно было, обязательно нужно поделиться с кем-нибудь, он повернулся к удивительной собаке Рексу:

— Рекс, слушай! Худое добрым покрыть — всегда дело хлопотное. Если бы ты знал, сколько мне еще перепадет неприятностей, пока все вернется в квартиру к Данкам.

Удивительная собака Рекс не любила слушать незнакомых людей и не хотела позволить, чтобы этот ее убедил, поэтому она в знак несогласия залаяла, но не зло, а просто так, чтобы слушать себя и чтобы последнее слово осталось за ней.

Сторож вернулся.

Мико покопался в сумке, все ли там, увидел в ней часы, транзистор и фотоаппарат и еще к ним тот самый выключатель.

— А вот это не надо! — Вытащил ножницы, подержал их, подбросил в руке, посмотрел пристально на них. — Это оставьте себе! Это хорошие ножницы, «золингенки» — и Бетка вам скажет, как вы должны подстригать ей виноградную лозу.

Он положил ножницы перед удивительной собакой на доски и ушел.

Перевод Н. Замошкиной.

БИЛЕТЫ В КИНО

В начале мая стояла хорошая погода, и Подгайский решил, что хорошо действительно всюду, когда посмотрел на открытку, которую прислал ему из отпуска товарищ: под горой, на широко раскинувшемся лугу, поодиночке и группами пасутся овцы, разбредясь по всему его пространству. Еще одна добавка к стопке, подумал он. Во всем у него был порядок. Возраст — тридцать восемь, жена — порядочная, самоотверженная женщина, дети, все трое, здоровые, умненькие, так что у него все в порядке и в семье и дома. У него есть книжные шкафчики, в шкафчиках полно книг, они стоят аккуратными рядами, а те, которые туда не вошли, стоят на шкафчике, рядом — стопка корреспонденции, в том порядке, как была получена: открытки, присланные из отпуска, из домов отдыха, путешествий, письма от родителей и от сестры, пригласительные билеты и повестки с напоминанием. Эта стопка будет расти в течение всего квартала, потом он ее разберет, пристроит, что куда, лишнее выбросит, нужное спрячет и — снова порядок… Как-то в апреле через открытое окно в гостиную ворвался ветер и разбросал всю стопку по полу. Тогда он взял в цеху строчку от набора, тяжелую, свинцовую — там на полу их много валяется, — и положил на бумаги как пресс-папье. Строчка ничем не примечательная, в ней слова — «довольно долго активно вмешивались, и поэтому действовали уже в других условиях; в половине июня» — совершенно ничего не значат, но строчка довольно тяжелая, вполне подходящее пресс-папье для такой вот стопки разной почты… Свинец темный, вида не имеет; может, он и выглядел бы интереснее, если бы его положить — на что бы такое его положить?.. На что бы такое, чтобы он имел вид? В самом деле… Подгайскому хотелось что-нибудь придумать, да ничего не приходило на ум. И что это должно было быть, что могло повысить в цене это пресс-папье? Но тщетно поломав над этим голову, он спрятал открытку в пиджак и на том успокоился. После работы собрался было положить открытку под свинцовое пресс-папье, но не положил.

— Что за десять крон тут лежит? — спросил он жену.

— Десять крон?

— Ну да, десять крон.

— Да где же?

— В комнате, на книжном шкафчике, где сложена почта.

— Там лежит десять крон? — изумилась жена Подгайского. Она в это время гладила мужу клетчатые носовые платки. — Не может быть.

— Иди сюда!

Тут все направились из кухни в гостиную: Подгайский, за ним его жена, за ней оба сынишки, Петрик и Палко, коренастые, в новых пальтишках, только что наряженные для гулянья. Подгайский молча провел жену к книжному шкафчику, показал ей сложенную почту и под свинцовым пресс-папье бумажку в десять крон.

Она лежала на голубом конверте, расправленная, гладкая, новая, под темно-серым свинцом.

Минуту они оба смотрели на новенькие десять крон.

— Мама, папа, мама, что там? — спрашивали мальчики. — Папа, подними меня! И меня!

— Да ничего такого там нет, — сказал Подгайский. — Ничего особенного, лучше пошли на улицу, прогуляемся.

Жена Подгайского постояла еще, посмотрела на десять крон, подумала и сказала:

— Это положила Ольга. Она торопилась и не успела их убрать. Деньги ей прислала тетя из Штявниц.

— Добро, — отозвался Подгайский. — Славная девочка.

Для жены Подгайского десять крон имели значение: на десять крон можно купить самые разные вещи — сто граммов масла, два литра молока, две-три булочки или сто пятьдесят граммов неплохих конфет, двести пятьдесят граммов колбасы на скромный ужин для пяти человек или немного овощей, цветной капусты, кольраби с орех, кочанчик салата, зеленого лука — его уходит очень много, даже слишком много, — редиска ни к чему, не успеет вырасти — уже червивая, — семь крон туда, две кроны сюда, полторы кроны туда, крону сюда, это стоит семьдесят геллеров за штуку, все надо распределить… Жена Подгайского вдруг засмеялась. Тонкие губы приподнялись, и между ними заблестели частые мелкие зубы.