Дом №12 - [11]

Первым из них был Василий Васильевич Назаров, то есть первый от того, что с ним я познакомился еще ранее других. Он занимался скупкой метала и торговал какими-то товарами вроде бижутерии и ювелирных изделий. Сам же он был человекоммногосторонним и любил быть подходящим своими душою и нравом под всякую ситуацию. То есть если вдруг в обществекто-либо заводил вист и открывали бутылочку шампанского, он становился задорнее всех прочих и был самою душою этого вечера; если же вдруг где проходила скорбная весть, он в тот же миг был хмурен и мрачен так, как и сама смерть не может быть, и даже плакал от чистого сердца и подбивал сочувствовать других; говорили ли веселую историю, он издесь рассказывал свою, еще даже веселее прежней; были ли например танцы, он танцевал лучше всякого немца.

На все свое дело он не любил уделять время и проводил его беззаботно, как бы не обращая даже внимания. Всесуетливые обязанности он поручал своим начальникам, а сам же тем временемотпускал визиты и учинял банкеты. Впрочем, иногда он был очень рассудителен и носил солидные костюмы из сукна оливкового цвета. Было же ему лет тридцать девять, а вихры и лохматые брови его напоминали мне философа-дуалиста.

Другим был Антон Алексеевич Запрудин, очень юркий и заносчивый человек тридцати лет, самый молодой из них, и самый так сказать затейливый. Он был что называется ближним другом Назарова и их двоих редко можно было увидеть по раздельности, а когда же он все таки был один, то есть без Назарова, то найти его можно было у себя на суконной фабрике, где он только лишь делал всем погоду. Например мог обругать кого-либо за то, чтосам он не знал как устроено дело, а обруганный знал. Или же мог заставить вычистить швея свой швейный станок, который и без того чистился на дню по три раза. То есть он попросту накидывал на себя важность и придавал большую значимость своей должности; хотел так сказать быть хоть и в мизерной фабрике, а все же императором. Самая же фабрика досталась ему по наследству и из нее он с жадностью вытягивал последнюю копейку, как какой-нибудь плут-картежник. Был он высок, веселый и радостный, любил смеяться и курить кальян. Не мог дольше одного дня усидеть на месте и появлялся в любом почти обществе не весьма благородного тона. Сама же фабрика ему также была не нужна, но за то, когда я справился у Назарова об других поставщиках сырья, то он тут же и посоветовал мне обратиться к его приятелю, что тут же и было исполнено, поскольку Запрудин поставлял мне много хорошей кожи и ниток.

Эти двое последних и впрямь не походили на действительных предпринимателей, а больше всего на каких-то там мошенников и плутов, не могущих справиться даже с собственным туалетом. Словом, они были два шута, и они также не заморачивались никакой сложностью, а всегда искали легких путей и наслаждались беспечною обыденщиной. Трудно, очень трудно поверить в их хоть какой-либо успех, но все это, однако ж, действительно было так. Иной раз, смотря на человека, даже и не подозреваешь его истинную личину. Вот так и эти, с виду были недалекими Ваньками, а на деле капиталисты. В дальнейшем один познакомил меня с другим, и уже вдвоем, весело и бойко, они свели меня с третьим, весьма почтенным купцом, богачом, какой годится в пример всякому губернскому откупщику.

Звали же его Архип Савельевич Гаврилов и был он из нас всех старше, на голову выше и здоровей, в точности абсолютный медведь. Но с виду и особливо на своем лице он был очень мил и заботлив; дело свое знал тонко и превосходно им занимался. Торговал же он многими товарами, но более всего я ценил его дерево и кость, которые мне были очень нужны. Он имел также широкий лоб и мощную бороду, и всегда любил послушать какие-то новые историйки и события. Умом же своим он от многих отличался благоразумием и осторожностью, всегда был рассудителен, а его разговор отзывался сильным познанием жизни, мудростью и сердцеведением.

Впрочем, нельзя сказать, чтобы у такого человека были какие-либо взаимодействия с такими вот хоть и предпринимателями, но все же шутами, но ведь что-то же было, раз они каждый воскресный день встречались у Гаврилова в его тихоньком загородном доме, находящимся в сосновом бору, где они всегда пили чай и заедали его кренделями, блинами с маслом да припеками с ягодой и яйцом; где они также парились в бане и ездили лихом на шестерике дерзких и прытких коней. Точно не могу сказать, на чем возникла эта дружба, тем более она завелась еще давно до моего появления, а потому не стану вдаваться в подробности, а замечу лишь то, что в эту дружбу попал и я сам, и имел от таких встреч, или посиделок, много удовольствия и приятности.

Итак, излагая события в достоверности, опишу вам окончание одной из таких посиделок, коя была виновницей моего несчастья.

В тот день мы сидели вчетвером за дубовым столом у Гаврилова и пили чай и кофей с блинами и медом, а помимо этого рассказывали интересные мистические легенды и просто историйки. Я заканчивал одну такую про московский университет и тамошние свои похождения:

– Как же ты мол, говорю я ему, от чего же не спишь? А Ковригин то мне, мол, да я так, да и все. Да от чего же? Ну вот так, просто не сплю. И знаете ли, как бы не старался он сдержать в руках свое беспокойство, а все же по глазам то видно, видно бестию то, что врет, никак есть мошенник. Ну мы то ему такие, знаете ли, ну раз так просто, так и нечего тут по книжному кабинету расхаживать (ну мы то еще не знали всего дела, ведь это он в наш закуток забрел, а не мы в его, а окно то, этаж то есть был первый). Взял он какую-то книжонку в свои длинные руки и пошел вон из кабинета. Но тут, понимаете ли, тут-то и началась развязываться вся нить этого казуса, ведь он то не мог, хе-хе-хе, не мог выйти на двор из северного крыла, а вот тут-то вдруг и окошко тихо так заскрежетало, совсем тихо, мы успели спрятаться, и, наблюдая с Рогозиным из-за комода, увидели вдруг как в окно с улицы вошла Егорова… Егорова(тут я начал мелко смеяться и силился досказать).