Долина в огне - [63]

Бенедикт утвердительно кивнул, опустив глаза.

Отец Дар подошел к столу и, перегнувшись через него, погрозил пальцем отцу Брамбо, непроницаемое лицо которого выражало лишь ироническое терпение.

— Им нравится, что вкусы мои не расходятся с их вкусами! — продолжал он. — Они ценят и уважают человека, который любит их пиво, который выпечен из того же теста, что и они, так же грешен, как и они, и, если говорить правду, проводит в исповедальне столько же времени, сколько они! Скажи ему это, — он почти кричал, взывая к Бенедикту. — Ты знаешь всю правду! Даже вода, в которую я окунал тебя, когда крестил, дитя мое, была грязной от заводской копоти! Правда у тебя в крови!

Отец Дар похлопал Бенедикта по плечу и приблизил свое широкое лицо к его лицу. Бенедикт почти в упор глядел в налитые кровью глаза священника.

— Ты должен помогать моему помощнику своими советами, Бенедикт, — сказал он величаво. — Ни семинарии, ни книги не могут всему научить! — Он подтянул штаны и снова заглянул в холодильник. — Помнится, я оставил здесь две бутылки, — пожаловался он. Потом выпрямился, лицо его стало багрово-красным, и он заревел: — А, миссис Ромьер! Старая хрычовка забрала их с собой, когда наш молодой священник выгнал ее!

— Я попросил ее оставить этот дом, — сказал отец Брамбо холодным, почти официальным тоном, — потому что застал ее за выпивкой в кухне. Она была пьяна! — Он посмотрел на Бенедикта, как будто объяснение предназначалось в первую очередь для него.

— Что?.. — снова заревел отец Дар. — Да ведь она получала тут сущие гроши, неужели вам жалко, чтоб она выпила глоток-другой для утешения? — Он уставился на своего помощника, потом пожал плечами. — Если бы вы иногда сами прикладывались, вы бы не замечали, когда это делают другие, — он прищурился, поглядел исподлобья на отца Брамбо и добавил убежденно: — Через несколько лет вы тоже начнете подливать водичку в церковное вино!

Отец Брамбо вспыхнул.

— Бенедикт, — задыхаясь, воскликнул он, — ты слышал, что он сказал? Ты слышал?

Бенедикт залился ярким румянцем.

— Отец мой, — сказал он нахмурившись, — разрешите мне проводить вас наверх.

— Куда он спрятал бутылки? — снова заволновался отец Дар. — Он затеял со мной скверную игру. Иезуит! Ему следовало бы быть иезуитом. Ты знаешь, Бенедикт, — обратился он к мальчику тихо и доверительно, но стараясь, чтобы отец Брамбо, который сидел, опустив свое побледневшее лицо, слышал его слова, — среди нас появился хитрейший иезуит! Политикан, дипломат, соглядатай... Он приехал сюда из Бостона, со своим культурным произношением, приехал сюда, к нам, Бенедикт, — многозначительно подчеркнул старик, покачивая головой, — в эту дыру, самую зачумленную во всей стране, где не только тела, но даже души жителей так густо покрыты копотью и пылью, что их невозможно распознать и на небесах! Зачем он явился? — спросил старый священник, придвинувшись и чуть не потеряв равновесие. Он заговорил еще тише, будто отец Брамбо пытался его подслушать. — Кто вдруг вспомнил отца Дара, которого сослали сюда двадцать лет назад, сразу после стачки шахтеров, потому что и он внес свою маленькую лепту в борьбу против Компании? Кто вспомнил его, погребенного все эти годы в прогнившей старой церкви, которая уже почти совсем развалилась? За ним стоит епископ! — вскричал отец Дар, выпрямившись и воздев руку над своей лохматой головой. — Он принес с собой дух интриги! Творятся темные дела! Разве он пришел как пастырь к своей пастве? Посмотри-ка на него, Бенедикт, и скажи мне, что ты чувствуешь сейчас в глубине души? — Он повернул к себе Бенедикта и зажал его щеки между своими ладонями. Мальчик стоял перед ним и беспомощно смотрел на отца Брамбо, широко открыв рот, как рыба. Отец Брамбо словно окаменел и глядел в сторону. — Посмотри на него! — приказал старый священник. Руки его дрожали, пальцы больно впивались в щеки Бенедикта. — Разве он похож на человека, готового разделить жизнь с бедняками, с отверженными шахтерами и рабочими, которые, умирая от усталости, бредут в церковь, чтобы немного всхрапнуть во время обедни, с людьми, от которых за милю разит трудовым потом? Разве он похож на их учителя и друга? Спроси его, Бенедикт, сможет ли слух его выдержать ломаный язык наших жителей, сможет ли он примириться с их исковерканными представлениями о жизни; предупреди его, Бенедикт, — ведь ты умеешь говорить с ним, — предупреди его, разъясни, что ему часто придется затыкать свой бледный нос, когда он будет находиться среди этих душ, уже сейчас обреченных искупать свои грехи в чистилище нищеты и непосильного труда. Пусть он пойдет — проси его, Бенедикт, чтобы он пошел, — к молоху; пусть пойдет на Завод, и падет ниц перед ним, и попросит Завод вернуть бесчисленное множество сожранных им человеческих душ: людей, раздавленных под колесами, сожженных дотла, людей, чьи кости молох ломал одну за другой, пока они не превратились в прах. Скажи ему, Бенедикт! — молил отец Дар. Слезы внезапно брызнули у него из глаз, полились по щекам, слова с хрипом вырывались из горла. — Скажи ему, Бенедикт, — вскричал он прерывисто и, задыхаясь, дико уставился на Бенедикта. — Спроси, когда его призовут исполнить последний обряд, сможет ли он в обугленной массе, которую на лопате вытащили из горячей печи, признать человеческое существо; хватит ли у него сил благословить ящик с пеплом или осенить крестным знамением слиток чугуна, в недрах которого покоится прах несчастного рабочего, навеки заключенного в эту темницу, из которой его не высвободит даже взрыв динамита, а лишь адское пламя! — Голос старого священника окреп, он протянул к Бенедикту трясущиеся руки. — Скажи ему все это, Бенедикт, — старик всхлипнул, — а потом спроси его, считает ли он себя подходящим человеком для этих людей и для этих мест!