Долина в огне - [38]
— Да, отец мой.
— Мне надо тебе кое-что сказать. Ты подождешь меня? — спросил отец Брамбо.
— Да, отец мой.
Священник снова обратился к рыжему мальчугану, на лбу у которого выступил бусинками пот.
— Ты понял, что нужно делать?
— Встать на колени...
— Да, преклонить колени, когда ты переходишь от евангелия туда, где лежат «Послания», и обратно. Всегда преклонять колени, если только...
Мальчик энергично закивал головой.
— Что «если только»?.. — резко спросил отец Брамбо. Мальчик удивленно вскинул глаза. — Тебе не следовало бы так поспешно поддакивать, — заметил молодой священник.
Бенедикт вышел из ризницы, прошел через сад и постучался в дом священника с черного хода.
Миссис Ромьер впустила его, оглядев с головы до ног сердитым, цепким взглядом, и с ходу оторвала от его рукава болтающуюся пуговицу. Волосы ее были гладко зачесаны и аккуратно уложены в узел на затылке; чистый розовый фартук заботливо прикрывал платье. «О, да она вовсе не так уж стара!» — с удивлением подумал Бенедикт. Какой-то рабочий и его жена сидели возле кухонного стола, ожидая приема у отца Дара. У женщины под глазом был синяк; муж угрюмо сидел рядом с ней, крепко сцепив на коленях крупные мозолистые руки, словно принуждая их к спокойствию. Супруги пришли к старому священнику за советом.
— Где отец... — начал Бенедикт.
— Который? — угрюмо перебила миссис Ромьер.
— Отец... Дар?
— Там, — она дернула плечом. — Погоди, не входи к нему, — прибавила она, — у него кто-то есть. Дай-ка сюда на минутку, — сказала она, сдергивая с него куртку.
Он прошел через кухню в маленькую темную переднюю. Со стены смотрел на него потемневший лик распятого Христа в терновом венце, и позолоченные терновые колючки поблескивали в полумраке.
Священник сидел в качалке у мутного окна, рядом стояла бутылка с лекарством и лежала ложка. У отца Дара был посетитель. Бенедикт узнал этого человека: то был рабочий Георг Паппис, грек. Он стоял на почтительном расстоянии от старика, заложив руки за спину.
— Ты что — ребенок, что ли? — сердито увещевал его отец Дар.
Паппис пожал в ответ крепкими плечами, и лицо его, казалось, потемнело от мрачных раздумий. В комнате остро пахло виски и сладкой лакрицей. Бенедикт заметил, что Паппис сильно возбужден, но, по-видимому, не пьян. Волнение придавало его омраченному лицу выражение решимости, готовности бороться; Бенедикт не мог заставить себя заговорить, и уйти он тоже не мог.
— Так или эдак, не все ли равно? — сурово сказал Паппис.
— Ты рассуждаешь как ребенок! — резко возразил отец Дар и надрывно закашлялся. В груди у него хрипело.
Паппис шагнул к нему и вскричал низким прерывистым голосом:
— Я скорее умру, чем допущу это! — Он сжал дрожащие кулаки, на руках его буграми вздулись мускулы — Вот этими руками разорву их на части!
— Нет, да ты просто сумасшедший! — с досадой произнес отец Дар. В горле у него вдруг захрипело, и с минуту он откашливался, потом сказал: — Вот чтобы жену поколотить, для этого твои руки вполне пригодны. Но то, о чем ты говоришь, это уже убийство! Кого ты хочешь убить? Шерифа? Ты думаешь, все дело в нем?
— Но что же мне тогда делать? — взревел Паппис, уставившись на священника налитыми кровью глазами. — Дрожать, как овца, и ждать, когда они меня слопают?
Паппис трижды с силой стукнул себя кулаком по лбу, голова у него откинулась назад. («Он словно кричит: Грешен, грешен!» — подумал Бенедикт. )
— Что же нам делать? — кричал Паппис. Плечи его поникли.
— Почему ты спрашиваешь об этом меня? — с горечью ответил отец Дар.
— Но ведь вы тоже один из нас, — упрекнул его Паппис.
Отец Дар поежился и погрузился в глубокое молчание. Потом он что-то тихо прошептал себе под нос. Бенедикт не смог различить слов. Глаза Папписа потускнели; от него веяло тяжелым, безысходным горем. Все трое словно оцепенели. Наконец отец Дар качнулся на своей качалке и, на миг появившись из тени, устало сказал:
— Думаешь, я имею хоть какое-нибудь влияние? Я, полупокойник, дряхлый старик? Чего ты ждешь от меня? Чтобы я пошел к ним и пригрозил им? Но чем? Они поднимут меня на смех. Времена грома небесного, ниспосылаемого господом богом, давно прошли... — Он умолк, глядя на оконные занавески. Паппис тоже молчал. Потом отец Дар встрепенулся и снова спросил: — Чего ты ждешь от меня?
— А бог знает... — ответил Паппис, отворачиваясь.
Голова отца Дара дернулась вперед, будто кто-то толкнул ее. Тяжкий вздох вырвался у него из груди.
— Сколько раз я тебя предупреждал? — сказал он, глядя на опущенную голову Папписа.
Паппис с размаху повернулся к нему и закричал:
— Слова! Кому они помогают, ваши слова? Желудку?
— Душе, — спокойно ответил отец Дар.
Паппис поглядел на него пристальным взглядом; казалось, его яростный гнев наполнил всю комнату, потом он глухо, насмешливо засмеялся. Весь дрожа, он упал на колени, сложил на груди руки и склонил тяжелую голову.
— Благословите меня, отец мой!
Отец Дар побледнел и долго смотрел на него скорбным взглядом. Наконец он поднял руку и медленно начертал в сумерках извечный крест.
— А теперь уходи... — прошептал он.
Еще долго после того, как Паппис, не произнеся больше ни слова, спотыкаясь, прошел мимо него, Бенедикт не мог пошевельнуться. В комнате по-прежнему остро пахло виски.
АХУНДОВ Мирза Фатали [30.6(12.7).1812, Шеки, ныне Нуха, — 26.2(10.3).1878, Тифлис], азербайджанский писатель-просветитель, философ-материалист, зачинатель азербайджанской драматургии.
Однажды я провел занимательный опрос. Спрашивал у всех и у каждого: кем был Великий Ирод по национальности? Никто не усомнился. Еврей, отвечали мне. Да и как же могло быть иначе, если Ирод был царем Иудеи?Сначала меня это ввело в замешательство, а потом подвигло к глубокой задумчивости. Историю, как известно, творят люди. Каждый знает, что Сократ был греком, а Дарий — персом. Отчего же история так несправедливо отнеслась к Ироду, что люди забыли его национальность. Или им помогли забыть? Но кто и зачем?Замечательный писатель и исследователь Лион Фейхтвангер определил свое литературное кредо так: в отличие от ученого автор исторического романа имеет право предпочесть ложь, усиливающую художественный эффект, правде, разрушающей его.Я в огромной степени разделяю эту мысль, но хотел бы подчеркнуть, что в романе, который я теперь представляю на Ваш суд, исторический факт занимает не менее почетное место, чем художественный вымысел.
Джим Бишоп - американский журналист послевоенного времени. Его книга "Последний день Иисуса Христа", изданная в 1957 году, интересна не только захватывающим сюжетом о сложных хитросплетениях коварных замыслов и неблаговидных деяний первосвященника Иерусалимского храма Каиафы, прокуратора Иудеи Понтия Пилата, царя Ирода, предателя Иуды, направленных против Иисуса. Автору удалось живо описать бытовавшие в то время нравы, обычаи и обряды, связанные с религиозными представлениями древних обитателей Палестины.
Книга Кондратия Биркина (П.П.Каратаева), практически забытого русского литератора, открывает перед читателями редкую возможность почувствовать атмосферу дворцовых тайн, интриг и скандалов России, Англии, Италии, Франции и других государств в период XVI–XVIII веков.Владычеством Ришелье Франция была обязана слабоумию Людовика XIII; Мазарини попал во властители государства благодаря сердечной слабости Анны Австрийской…Людовик XIV не был бы расточителем, если бы не рос на попечении скряги кардинала Мазарини.
Хамза Есенжанов – автор многих рассказов, повестей и романов. Его наиболее значительным произведением является роман «Яик – светлая река». Это большое эпическое полотно о становлении советской власти в Казахстане. Есенжанов, современник этих событий, использовал в романе много исторических документов и фактов. Прототипы героев его романа – реальные лица. Автор прослеживает зарождение революционного движения в самых низах народа – казахских аулах, кочевьях, зимовьях; показывает рост самосознания бывших кочевников и влияние на них передовых русских и казахских рабочих-большевиков.
Роман весьма известного до революции прозаика, историка, публициста Евгения Петровича Карновича (1824 – 1885) рассказывает о дворцовых переворотах 1740 – 1741 годов в России. Главное внимание уделяет автор личности «правительницы» Анны Леопольдов ны, оказавшейся на российском троне после смерти Анны Иоановны.Роман печатается по изданию 1879 года.