Долина - [14]

Сейчас в Айнсвике жил Эдвард, один. Мидж спрашивала себя, не жалеет ли Люси, что Айнсвик достался другому. Вряд ли. К таким вещам Люси была совершенно безразлична. Но ведь она там родилась, а ее двоюродный брат Эдвард был моложе ее на двадцать лет. Ее отец — сэр Джеффри — был очень богат, значительная часть его состояния перешла к Люси. Эдвард по сравнению с ней был даже беден. Когда он уплатил все, что следовало при получении владения, у него сталось совсем немного.

Его вкусы, правда, были совсем непритязательны. После смерти дяди Джеффри он отказался от дипломатической карьеры и поселился в своих владениях. Он любил книги, разыскивал первые издания. Время от времени писал для заштатных журналов маленькие, немного ироничные статьи. Три раза он просил руки своей двоюродной сестры Генриетты, и три раза она ему отказала.

Мидж обо всем этом размышляла и не могла понять, рада ли она, что снова увидит Эдварда. Нельзя сказать, что она смирилась. Есть вещи, с которыми смириться нельзя! Эдвард жил в Айнсвике очень уединенно, но ей казалось, что он живет в Лондоне, недалеко от нее. Сколько она себя помнит, она его всегда любила…

Голос сэра Генри вернул ее к действительности.

— Как вы нашли Люси?

— В прекрасной форме! Она совершенно не меняется!

Сэр Генри молча сделал несколько затяжек из своей трубки и сказал:

— Знаете, Мидж, иногда Люси меня беспокоит.

— Да что вы говорите? Почему?

Сэр Генри покачал головой.

— Она не отдает себе отчет в том, что есть вещи которые делать нельзя!

Мидж не верила своим ушам. Он продолжал:

— Конечно, она выпутается. Она всегда из всего выпутывается! Однажды, на дипломатическом приеме она нарушила все традиции. Она совершенно сознательно игнорировала законы старшинства, а это, Мидж, самое страшное преступление. Она посадила рядом за столом смертельных врагов и повела беседу о проблемах цветных рас. Обед мог кончиться просто потасовкой, и у меня были бы большие неприятности. Она, как всегда, прекрасно вышла из этого положения. Обычные приемы: улыбки, невинный вид совершенного отчаяния. Она так же обращается и с прислугой — она превращает их в ослов, а они ее обожают!

Мидж задумчиво слушала.

— Я понимаю, что вы хотите сказать! То, что другим никогда не простили, с ее стороны воспринимается даже мило. Что это? Обаяние? Гипноз? Я сама об этом думаю.

Сэр Генри пожал плечами.

— Все было так же, когда она была еще совсем молодой девушкой. Меня беспокоит, что, как мне кажется, она не понимает — есть пределы, которые нельзя переступать.

Смеясь, он добавил:

— Вы знаете, я верю, что Люси чувствует в себе способности отмести любые обвинения, хотя бы даже и в убийстве.

Генриетта вывела машину из гаража и поехала по дороге. Она улыбалась, наслаждаясь удовольствием, которое доставляла ей машина, главное — уединение! Она очень любила водить машину, ей нравилось открывать маршруты более короткие и более выгодные. Лондон она знала не хуже любого шофера такси. Ловко пробираясь через лабиринт пригородных улиц, она мчалась на юго-запад.

Генриетта преодолела крутой подъем и остановилась на вершине холма. Она любила обозревать окрестности с этого места. Она восхищалась великолепием леса внизу, еще теплыми лучами осеннего солнца. Золотисто-желтые тона в лесу начали уступать место коричнево-красному цвету.

«Как я люблю осень, — подумала она. — Она намного богаче, намного живописнее весны».

Внезапно ей пришло в голову, что это минута ее наивысшего счастья. Никогда природа не казалась ей более красивой, более совершенной, никогда раньше Генриетта не испытывала чувства такого слияния с ней Возобновив путь, она прошептала:

— Никогда уже я не буду так счастлива, как сейчас, никогда!

Когда машина приблизилась к дому, Мидж приветственно помахала Генриетте с террасы. Тут же вышла леди Эндкателл.

— А вот и вы, Генриетта! Отведите своего скакуна в конюшню, завтрак уже готов!

Мидж прыгнула на подножку машины и проводила Генриетту в гараж. Генриетта обратила внимание на слова Люси.

— Какое верное замечание! Вы знаете, у меня нет такой любви к лошадям, как у моих ирландских предков. Я выросла среди людей, которые говорили только о лошадях. Поневоле начинаешь гордиться, что не впадаешь в эту крайность. Люси напомнила, что я отношусь к своей машине так же, как мои предки — к лошадям. Она права!

— И ты права! Люси иногда просто поражает. Сегодня утром она разрешила мне быть здесь такой грубой, как мне захочется.

Генриетта сначала не поняла, потом энергично кивнула.

— Конечно! — воскликнула она. — Из-за магазина!

— Правильно! Каждый день я должна быть на работе исключительно вежливой. Я должна улыбаться плохо воспитанным женщинам, называть их «мадам», помогать им надевать платья, терпеть все, что они смеют мне говорить! Некоторые полагают, что быть прислугой более унизительно, чем работать в магазине. Они ошибаются! Продавщице в магазине приходится выносить гораздо больше обид, чем прислуге в хорошем доме.

— Это, вне сомнения, омерзительно. Ну, что же делать, если ты такая гордая и хочешь обязательно сама зарабатывать себе на жизнь!

— Во всяком случае, Люси — ангел! Поверь мне, я никого не пощажу!