Долговязый Джон Сильвер - [124]

Хендс красноречиво присвистнул.

— Ты завербовал людей в этой дыре? — спросил он. — Неплохо, чёрт подери, в такие-то времена. С кем они плавали раньше? С Тейлором? Робертсом? Киддом? С кем-то из великих?

— Ни с кем. Они все сухопутные крысы.

— Сухопутные крысы, — захихикал Хендс с презрением.

И надо признаться, он имел на это полное право, ибо нет пиратов, сколько-нибудь уважающих себя, которые нанимали бы сухопутных крыс, когда этого можно избежать. Никакие былые заслуги не учитывались. Какими бы документами те ни обладали, кем бы они ни были: воры, разбойники или ещё того хуже, — ничто не помогало. Легче было сделать пиратов из старых моряков, чем превратить сухопутных крыс в матросов. Но если Хендс и злился, это было ничто по сравнению с тем, что было, когда он увидел лодку, на вёслах направлявшуюся к нам с необычным грузом — экипажем под надлежащей охраной.

— Черномазые с плантаций! — буквально выплюнул он и зашипел. — Что на тебя нашло, Джон, чёрт возьми? На кой прах эти нужны на борту? Они же никогда раньше и корабля не видели!

— Видели, видели, — сказал я весело. — Трюм для невольников в течение двух месяцев, это тебе не фунт изюма. Они не будут блевать, опрыскивая тебя и твои замечательные костюмы при первом же дуновении ветра. Выносливый народ, могу тебя заверить. Я сам был там, когда их перевозили.

Хендс широко открыл глаза, и это уже было кое-что, ибо обычно его глаза походили на узкие щёлочки бойниц.

— Кроме того, — сказал я и повертел документами перед его удивлёнными шарами, — они все мои. Я купил их.

Хендс ухмыльнулся. Такой язык он понимал. Но потом, когда гичка губернатора подошла настолько близко, что можно было разглядеть лицо каждою, он разразился новыми ругательствами.

— Баба! — завопил Хендс, будто увидел гремучую змею.

— Да, — сказал я, — я знаю, что ты думаешь: бабы — дьявольское отродье, из-за них возникают склоки и вражда между настоящими парнями, разум мужиков мутнеет, и они становятся слабаками и дураками. Правильно или нет?

— Правильно! — пробурчал Хендс. — Бабам нечего делать на борту.

— Почему же? — спрашиваю я. — Ты когда-нибудь думал, почему?

— Нехорошо. Сразу начнутся зависть и грызня. А нам о другом думать надо. Если поблизости баба, мужики раскисают. Они уже не могут драться и держаться друг за друга.

— А почему, Хендс? Я тебе растолкую. Потому что большинство парней на борту — просто похотливые козлы. Завидя бабу, они только и думают о том, как бы захапать её. И они начинают валять дурака, беспрерывно что-то из себя изображают, чванятся, словно петухи, рычат, подобно львам. Они вроде зверей, Хендс, даже хуже, ибо звери идут на запах. Чёрт побери, говорю я при виде слабаков, которые, завидев бабью юбку, не могут устоять на ногах. Это во-первых. А во-вторых, наш корабль не пиратский, и здесь ты подчиняешься мои приказам. Ясно?

Хендс убрался, поджав хвост, ничего мне не ответив на это. Он, как всегда, был зол.

— Эгей, капитан Джонсон! — послышалось с лодки, и вскоре один из солдат передал клеймёных рабов и в придачу рабыню, то есть личное имущество, обладателем которого я теперь стал.

Я расписался в том, что получил товар, да к тому же мне отдали честь и вручили бутылок двадцать рома из комендантских погребов. Комендант явно не знал, как меня ещё отблагодарить.

Лишь только солдат начал спускаться по нашему жалкому забортному трапу, я отдал приказание Хендсу выбирать якорь, — если надо, чернокожие ему помогут, — и ставить паруса. Не успела лодка отчалить от нашего судна, как мы набрали скорость, ибо Хендс хорошо знал своё дело. Прежде чем мы оказались за пределами слышимости, я повернулся лицом к уходящей лодке, и крикнул, да, признаюсь, я не смог отказать себе в удовольствии:

— Передайте коменданту мою признательность за подарок. И скажите, что его благодарит Джон Сильвер. Джон Сильвер, запомните это имя!

Но они уже его запомнили, ибо сразу были подняты два мушкета. Пули просвистели у моей головы. В следующий миг мы были уже недосягаемы для пуль. Я громко смеялся. Вот это жизнь, думал я.

Вместе со мной смеялась только женщина Долорес. Больше никто не понимал, чего тут смеяться, если тебе в лоб чуть не влепили пулю. Даже Хендс не понимал, тот самый Хендс, который при случае мог попасть не в бровь, а в глаз, как однажды в присутствии Дефо он заявил, что нет смысла идти на войну, если там нельзя умереть.

35

Всю ночь мы шли на юг, ибо я попросил Хендса найти защищённую бухту за коралловыми рифами с наветренной стороны, где никто нас не побеспокоит. Я в основном стоял у штурвала, пока Хендс с честью разрешал навигационные проблемы: измерял глубину лотом, проверял скорость лагом, определял наши координаты по Полярной звезде и записывал смену курса на грифельной доске, которую он приготовил перед нашим отбытием. Он всё ещё злился по поводу присутствия на нашем корабле сухопутных крыс и женщины, но выполнял все необходимые действия. А я, со своей стороны, на сей раз был совершенно доволен и собой, и сложившимися обстоятельствами.

Всё же в моей жизни не так часто, в конце концов, бывало, чтобы я испытывал подобный мир в душе. Осознаю сейчас, что я всегда был беспокойным парнем, и на заре, и на закате своей жизни. И вообще я не был очень весёлым, если память мне не изменяет.