Долгота дней - [6]

— Где предсказано? — спросил Гредис, хотя хотел спросить, кем.

— В папке, в папке, Сократ Иванович, — убежденно кивнул Илья, — там все найдешь, что надо.

— Это стеб такой? — спросил Гредис.

— Раньше случалось редко, — горячо зашептал Корнев, — но теперь все поменялось! Просто ужас! Пять случаев за последний месяц. Думаю, это только начало. Мне не справиться…

— Какие случаи? — Сократ тряхнул головой. — О чем мы вообще?

— Ладно, — Корнев внезапно утих, — в самом деле, что это я… Ты, Сократ Иванович, сам все постепенно поймешь. Куда спешить? А если чего непонятно, так ты в папку эту синюю с тесемками заглядывай. Там кое-что от предыдущего владельца осталось. На первое время указаний достаточно, а дальше сам решай. Это жизнь. Ее по нотам не распишешь. Ну и, кроме того, есть телефонная связь! — он осторожно хлопнул профессора по плечу. — А что по телефону не скажешь, отпишешь мэйлом. Только предупреждаю, покинуть баню ты сможешь только в том случае, если найдешь преемника. Ясно?

— Серьезно?!

— Более чем! — кивнул Корнев. — Жесткое правило. На покойников, правда, оно не распространяется.

— Все же я не понимаю, — покачал головой Сократ, неуверенно улыбаясь, — это вроде как ответственность за бизнес? Перед братвой и все такое?

— Слушай, Сократ Иванович, — сказал Корнев, исчерпавший запасы откровенности в организме, — а давай мы тебе машину вызовем? В минуту долетишь домой! О деньгах не думай, угощаю!

— Не стоит! — Гредис ответно похлопал ученика по плечу. В этот момент подошел автобус. Они судорожно обнялись. Корнев втолкнул профессора в салон. Развернулся и, не оглядываясь, пошел прочь.

Сократ Иванович раздумывал о странных словах Ильи первую половину дороги, но потом задремал. Очнувшись за остановку до дома, выскочил в прохладный сумрак, испытывая не то радость, не то убежденность в том, что все совершается именно так, как должно совершаться.

* * *

Сократ принял обязанности директора, уборщика, специалиста по веникам, вязаным шапочкам и рукавицам. Взвалил на свои плечи ответственность за полынь и эхинацею, за пар и его последствия. Массажистом устроил своего старинного знакомого Колю Вересаева. Бухгалтером и кассиром числилась хроменькая, но славная тридцатилетняя девочка Слава Кисева. Ее двоюродный брат-бандит, человек авторитетный, трижды министр, их теперь крышевал, что серьезно увеличивало шансы на выживание кормящего их всех предприятия.

Вся баня, таким образом, состояла из трех человек. С работниками котельной они находились в хороших отношениях, но доверительных не получалось. Кто скажет, кому можно доверять в такое время? С кем поделишься сокровенным на оккупированных территориях?

Каждое рабочее утро в «Пятом Риме» начиналось с нескладного, но воодушевленного исполнения украинского гимна. Директор, бухгалтер и массажист становились на втором этаже перед окнами, обращенными на северо-запад, и пели о том, что украинские сила и слава пока еще не умерли, хотя, честно говоря, в Z от этих слов моментально наворачивались слезы даже на глаза Гредиса. Он их украдкой утирал и потом каждый раз сильно корил себя за слабость. О данном performance профессор не рассказывал даже собственной пророссийски настроенной жене.

— И на хрена мы это делаем? — спрашивал Николай всякий раз, когда сотрудники бани заканчивали петь, а Слава Кисева, тоже вытиравшая уголком беленького платочка крохотные слезки, прихрамывая, спускалась в свою будочку на первом этаже с прозрачным окошком, металлической кассой и громадным сейфом.

— Это, Коля, чтобы ты знал, гражданское сопротивление, — отвечал Сократ. — Считай, что данная незамысловатая баллада, когда мы ее исполняем в нашей бане, становится настоящим оружием. Страшным, Коля, оружием. Если хочешь знать, мы вносим губительный, непоправимый астральный разлад в работу механизмов российского инферно!

— Да ладно?! — недоверчиво говорил Вересаев, в прошлом инженер-химик, а ныне специалист по массажу человеческих тел.

— Точно тебе говорю! — кивал Сократ. — Мы же не просто гимн воспроизводим, то бишь жанр религиозной лирики, хвалебную песнь, славословие, объединяемое тождеством восхваляемого объекта, но утверждаем тот факт, что не утратили, Коля, ни воли, ни славы, ни чести, ни совести. Понимаешь?

— Ну, приблизительно, — кивал тот.

— Украина для нас с тобой, находящихся в Z, — это не столько страна, бедная молодая держава, которую рвут на куски как российские, так и местные шакалы. Украина — это вообще не территория! Именно потому, Коля, ее никогда не одолеют орды алкоголиков, национал-идиотов, танкистов-бурятов и духовных вырожденцев. Украина, в сущности, отечество наше небесное. Почти то же самое, что жизнь после смерти! Улавливаешь, о чем я?

— Что-то затруднительно! — признался Николай.

— Как это объяснить… — Гредис садился на лавку и закуривал, наблюдая, как, повинуясь сквознякам, поднимаются вверх струи дыма. — Вот, скажем, Коля, ты задумывался над тем, куда попадешь после остановки своего волосатого сердца? Она ведь, эта минутка, не за горой!

— Так че об этом думать? На все воля Господа. Ты, профессор, что-то сильно вверх забираешь! — морщился Вересаев. — Попроще можно?!