Долгота дней - [3]

— Это чушь! — Сократ с отвращением покачал головой. — Я рассматривал тот карандашный набросок, и ничего подобного там не заметил! Не сходила бы ты с ума. У тебя в последнее время идеи какие-то завиральные. Ужасные вещи говоришь…

— Ведьму взяла Анька из интерната! — оборвала его Каролина, жадно затягиваясь. — Ничего лучшего в Москве за столько лет не нашла! Нет чтоб денег заработать, мужа найти да кормить родителей на старости лет! Теперь и сама сгинула, как дура, а мы — мучайся! Ведь говорила я ей, не бери чужого ребенка, психически ненормального, да еще и еврейского! Не бери жидовку!

— Тише, дура, — замахал руками Сократ, — что ты несешь?! Девочка услышит!

Он затворил форточку, сухо улыбнувшись Елизавете. Та стояла рядом с велосипедом и, наклонив голову, внимательно рассматривала окна квартиры, в которой жила.

— И пусть! — прикрикнула Каролина. — Пусть знает, что я о ней думаю!

Лиза не могла слышать, что именно говорит тетка Сократу. Но ей это было все равно. Каролина была ей никто. Просто чужая глупая баба, смерть которой можно нарисовать и при этом не чувствовать ничего, кроме облечения. Она скоро уйдет из этого романа, и о ней тут больше не вспомнят.

* * *

Ровно через три дня после этой сцены в Z прибыла гуманитарная помощь из России. На районном рынке ее встречали в радостном предвкушении. Два белых фургона — вестники разлуки, часть конвоя, прибывшего в город, выглядели многообещающе. Было морозно и светло, несмотря на плотные облака. На здании базарной администрации ветер трепал плакат: «Свободней граждан в мире нет, чем граждане анклава Z!»

Каролина вместе с прочими Z-тетками была на месте с утра пораньше. Минут за двадцать до события подтянулись журналисты российского телеканала «Лайф энд кайф». Затем подъехали на двух отжатых черных джипах боевики в количестве восьми человек. На автобусе прибыли похмельные казачки, которые, высыпав из автобуса, принялись в сторонке дымить папиросками, а потом выставляли у фур нарядные столики. На них следовало выкладывать сахар и крупы, чтоб затем под прицелом кинокамер раздавать. Очередь формировалась сама собой. Z-граждане имели вид одновременно тоскливый и оживленный.

Василий Гиркавый — человек авторитетный, низкорослый, мускулистый, но в последнее время не очень уверенный в позитивности общего хода вещей — представлял на этом празднике администрацию города, министерство транспорта и здравоохранения республики Z. Хмуро поглядывая на журналистов «Лайф энд кайф», он курил рядом со своим поцарапанным «Гранд чероки». В ушах у него торчали малиновые японские наушники, и в голове крутился голосок покойной Amy Winehouse.

Наконец, свет был отлажен, камеры включены. «Координатор мероприятия» — юркий москвич Миша, прибывший специально для этого случая из самой златоглавой, — кивнул Гиркавому. Тот взошел на помост, прокашлялся и рванул на восемь минут сорок семь секунд заранее заготовленную речь. Мороз крепчал. Солнце медленно вставало над базаром. Василий закончил, спустился вниз и без особого желания опять закурил. На низенький помост перед машинами встали симпатичные дети и начали читать стишки:

Гражданам республики прощаем все грехи,

Новое счастье — в новые мехи,

Сахарок и крупы мы едим с утра,

Слава гумконвою, слава и ура!

— Что это за мцыри, в натуре? — поморщился Гиркавый, с укоризненным интересом рассматривая представителя «Лайф энд кайф». — Это вы, что ли, добры молодцы, поэму написали?

— Да ну на хрен, — пожал плечами журналист Алексей Маршак, как значилось у него на бэйджике, и сплюнул на окурок; тот зашипел и погас. — Мы с Мишей Гаревым дерьма не ваяем. Мы постмодернисты, дядя, — он самодовольно хохотнул, — хунвейбины-рекламщики. А потому, чтобы ты знал, специализируемся исключительно по масштабным социальным проектам… — Он замолчал, с легкой улыбкой изучая непонимающие глаза Гиркавого. — Уверен, это ваш новый Союз писателей кропает… Удивительные, кстати, у вас там люди собрались.

— Серьезно, что ли? — Василий не все понял из того, что до этого произнес Маршак, и ухватился за внятную концовку.

— А то! — кивнул Алексей. — Вчера по случаю зашел на чтения на бульваре имени поэта Пушкина…

— И че?

— Да че! Через двадцать минут охренел просто, чесслово.

— Плохо пишут? Не прочувствованно? — посуровел Гиркавый.

— Почему же, прочувствованно, — пожал плечами Маршак. — Слушать их только страшно. Даже мы такую хрень себе не позволяем…

— Ну да, — саркастически скривился Василий и посмотрел на часы, — вы ж объективно гатите. Такая у вас работа, ля-ля — и сразу в тополя. А у нас в союзе собрались, может быть, молодые писатели нашей молодой республики. Духовная мышца Z, полны пафоса, выражают, так сказать, волю народную.

— Да, — покачал головой Алексей, — именно что выражают. Даже мне доставило, — он покачал головой. — А я, между прочим, уж лет сто угрызений совести не испытывал.

— Странный ты чувак какой-то! — неодобрительно проговорил Гиркавый. — Вы, ребята, точно из «Лайф энд кайф»?

— Еще бы! — кивнул Маршак, хотел что-то добавить, но в этот момент громадные старые динамики, выставленные из микроавтобуса на улицу, громко и хрипло вжарили для создания задора. Сперва «Вставай, страна огромная» и «Смуглянка-молдаванка». А как раздача пошла, «Амурские волны», «Темная ночь», «Крутится, вертится шар голубой» и «Конфетки-бараночки». Повеяло мировыми войнами, русскими революциями и Гулагом.