Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории - [146]

Новобрачных обсыпали овсом, поднимали бокалы с крюшоном. Произносили тосты, декламировали стихи…

«Встал с бокалом в руках большой друг брата Владимира по Архангельску, сын кораблестроителя-помора Борис Шергин, – вспоминал С. М. Голицын. – Он приехал в Москву попытать счастья на литературном поприще и попал на свадьбу шафером. Он был молод, полон самых радужных надежд, и, видимо, сама свадьба, весь ее ритуал, поэтичный облик невесты произвели на него неизгладимое впечатление.

– Княже Володимеру и княгиня голубица Олена… – начал он свой тост окающим северным говором, слегка нараспев, как сказители былин.

И потекла его красочная речь, пересыпанная сравнениями и эпитетами из сказок и песен поморов. Я не в силах воспроизвести ее, помню, что он говорил, как плавал по северным морям и в Норвегию и на Грумант – Шпицберген, побывал на Онеге, Мезени и Печоре, но такой красы дивной, как „белая лебедка княгиня Олена, нигде не видывал“. Он говорил о счастье, какое ожидает его друга с такой молодой женой, предрекал ему славный, но трудный путь художника. Закончив свою речь, он выпил вино и разбил бокал».

Это был писатель Борис Шергин. Его своеобразные сказки сейчас превратились в знаменитые мультфильмы, а тогда он был никому не известным то ли сказителем, сказочником, то ли писателем-оригиналом. Язык его особенный: «Зима пошла на извод, наш Лёвушка – вовсе на исход. А свою принцессу всё успокаивает: здоров да благополучен… она сама является как майский день! И, знаете, действительно принцесса!..у Кати, кроме добродетелей, ничего в лице не выражалось. И одета просто, но с громадным вкусом: во всё белое и во всё чёрное…»

Свадебный обед кончился. Впереди – их свадебное путешествие. Конечно, в Петербург. Их провожало немало народа. Елена была в светло-сером платье, Владимир – в морском, темно-синем, надевавшемся через голову бушлате… Это была самая поэтичная свадьба из всех, какие приходилось повидать Сергею Михайловичу Голицыну.

Третий звонок. Последние объятия, поцелуи. Поезд тронулся – и всем стало грустно… Но – как писал Борис Шергин? «Не печалуйся, друг», «Отставь кручину», их ждет счастье, любовь, а «Любовь сильнее смерти».

В 1925 году Владимира Голицына арестовали в первый раз, но вскоре освободили. С 1926 года он занимается иллюстрированием журналов и книг: А. Новикова-Прибоя «Пленники бездны», А. Коваленского «На моторной лодке» и др. В том году его снова арестовывали, но по ходатайству П. П. Кончаловского, В. А. Ватагина, С. Меркулова и А. Щусева освободили.

С 1927 года он сотрудничает в журналах «Всемирный следопыт», «Кругосвет», «Пионер», «Знание – сила», изобретает детские настольные игры. Совершает поездку в Белозёрский край: Кириллов, Ферапонтово, Белозёрск.

В 1928 году, по заданию редакции журнала «Всемирный следопыт», Владимир Михайлович путешествует с писателем В. Ветовым (В. Трубецким) по полуострову Мангышлак, в 1929 году объезжает рыбные промыслы Азовского моря. В 1930 году редакция журнала «Борьба миров» командирует его в район г. Керчи. Он служит матросом на шхуне «Друг жизни».

Между тем в новой, советской, системе, в бюрократии расправлялись и удлинялись щупальцы НКВД. Если хочешь восстановить свои права, перестать быть «лишенцем», «вредным социальным элементом», князем из бывших – подавай и подавай документы, отвечай и отвечай на десятки вопросов.

«Изо всех нас мой брат особенно ненавидел унизительные хлопоты, когда приходилось заполнять анкеты, отвечать на вопросы. Несмотря на постоянные удары судьбы, он продолжал гордиться своим княжеством, из-за которого и получал эти удары. Он очень страдал, но тайно, а для людей всегда оставался остроумным, неунывающим, даже веселым.

Вот почему в относительно более либеральные годы – 1925–1928 – он так и не удосужился вступить в профсоюз РАБИС, то есть оформить свое положение юридически. Ведь тогда на общем собрании ему пришлось бы отвечать на вопросы не только дружеские, но и враждебные. Когда пришел вызов в городскую комиссию, он уперся: „Не пойду! Ну их ко всем чертям!“

Отец, мать, жена уговаривали, наконец уговорили его пойти.

Потом он со всегдашним своим остроумием при нашем общем хохоте рассказывал, как его вызвали. А заседала комиссия в углу главного зала Моссовета, бывшего генерал-губернатора Голицына…

Владимир показывал свои иллюстрации к Новикову-Прибою, обложки „Всемирного следопыта“. Ему задавали такие вопросы:

– Почему вы не были в Красной армии?

– Вот ведь, – восклицал Владимир, – в ГПУ спросить не догадались, а тут спросили!»

Его обвинили в уклонении от военной службы во время Гражданской войны, а он тогда работал в океанографической экспедиции на Кольском полуострове, – как доказать, что ты не был дезертиром?

Владимиру было особенно тяжело – ведь он еще жил идеалами чести, верности.

Ходил он зимой во френче Михаила Осоргина (тот стал священником), в валенках. Когда издалека приезжали родственники, знакомил их со своей женой, и те шептали: «Хороша, ох хороша Шереметева, даже в холщевом платье!» Рассказывали, что однажды ее соседка, видя, что та ходит в одной и той же юбке, подарила ей ситцевое платье. Заплатить соседке было нечем, и в отсутствие соседки она вымыла все полы в квартире.