Долгий путь к себе - [23]

— Ах, зачем же вы так? — расплакалась вдруг Галя. — Все мы хорошие, только жить страшно. Даже в доме своем — страшно.

На том бы и кончилась вечерница, но выручила «калета», испеклась. Обмазали ее медом, повесили к потолку и начали играть. Сначала с натугой, не забывая о недавнем разговоре, а потом — забылось худое. «Писарем» стала Ганка. Она сидела под «калетой» и помешивала кистью из мочала в ведерке с разведенной сажей. Парубки и дивчины по очереди садились верхом на ухват, подъезжали к «калете» и пытались отгрызть кусочек. Круглая «калета», густо намазанная медом, крутилась, ухватить ее на зуб было непросто: то по щеке медом мазнет, то по носу, как тут не засмеяться, а засмеешься — писарь тебя и разрисует сажей.

Дошла очередь до Тимоша. Сел он на ухват, подошел к «калете», прицелился исподлобья, запрокинул голову да и куснул «калету» белыми крупными зубами. Точно куснул. Зубы пробили сладкую корочку. Тимош выждал, пока «калета» успокоится, и резко дернул головой, отгрызая кусок. Веревочка оборвалась, «кадета» упала на пол, покатилась.

— Петухи уже кричали! — сказала Галя. — Спать пора.

— Приходи ко мне! — горячие влажные губы коснулись уха Тимоша.

Глянул: Ганка.

Покружив по Чигирину, Тимош пробрался к поманившей его дивчине на сеновал.

— Ложись! — шепнула Ганка и сама подвинулась поближе.

Тело ее пахло земляникой, но было горячее, и Тимош чуть отодвинулся.

— Ты чего? — спросила она.

— Ничего.

Они лежали молча, слушали, как перешептываются между собой потревоженные сухие травинки.

— Чего же ты не целуешь меня? — удивленно спросила Ганка.

Тимош приподнялся на локтях, поцеловал дивчину. Губы у нее тоже пахли земляникой.

— Сладко тебе было? — спросила Ганка.

— Сладко, — ответил Тимош. — Твои губы земляникой пахнут.

— Ты будешь ко мне спать ходить? — спросила Ганка.

— Буду.

— Значит, ты и есть мой парубок, мой жених?

Тимош не ответил. Было слышно, как он терзает зубами травинку.

— Что же ты молчишь?

— Нет, — сказал Тимош. — Я не твой жених. Я себе принцессу добуду.

— Откуда же ты ее возьмешь? — удивилась Ганка.

— Возьму.

Сказал и повернулся на бок.

— Уходи! — прошептала обиженная Ганка. — Нечего тебе с простыми дивчинами знаться. Пошел!

— Ну и пойду! — Тимош спрыгнул с сеновала.

— Сам рябой, как сыр, а туда же! Принцессу ему подавай! — крикнула в сердцах Ганка.

Тимош отворил дверь, за дверью стояло розовое утро.

— Вот увидишь, — сказал Тимош. — Я себе добуду принцессу.

И не улыбнулся. Не попрощался.

Ушел.

Вспугивая эхо, в Суботове грохнул выстрел.

7

Пан Чаплинский был человеком далеко уже не первой молодости. Не знатен и не богат, он не мог получить выгодных должностей, и вся его молодость прошла в таких местах, где, хоть тресни — обобрать было некого. На свое назначение в окраинный городишко Чигирин пан Чаплинский смотрел, как на счастливый поворот в судьбе.

В первый же день по приезде в староство он позвал к себе Захарию Сабиленку, который арендовал Чигирин у Конецпольского, а потому и был его истинным хозяином, и спросил без всякого словесного витийства:

— Ты — владелец города, скажи мне, кто здесь самый богатый человек?

— Сотник пан Хмельницкий, — тотчас ответил Захария.

Пан Чаплинский взъерошил усы, чтоб ободрить себя, и сказал Сабиленке заготовленную речь.

— Я почитаю тебя за человека разумного и сметливого. Пан Конецпольский — староста, но он далеко и в Чигирине бывает редко, я — только подстароста, но я буду жить здесь постоянно.

— Сколько вы хотите иметь? — спросил Захария Сабиленка, улыбнувшись с такой непосредственностью и с таким пониманием, словно открыл кошелек с золотыми.

— Мне нужно выдать замуж старшую дочь. Ей — шестнадцать, а я вдовец и воин. Я не силен в бабских причудах.

— Рекомендую ротмистра Комаровского. Молод, богат, отважен.

— Но? — нахмурился пан Чаплинский.

— О приданом не беспокойтесь! Вы — рыцарь, и пусть житейское не отнимает вашего драгоценного времени, которое все принадлежит королю и Речи Посполитой. Моя жена сделает все, что нужно и как нужно, а я избавлю вас от хлопот по устройству свадьбы.

— Господи! Это слово друга! — искренне обрадовался пан Чаплинский.

Кошелек Захарии Сабиленки открылся перед чигиринским подстаростой в первый, но не в последний раз.

Жизнь пана Чаплинского пошла в гору: дочь благополучно вышла замуж за ротмистра Комаровского, осталось собственную судьбу устроить. Искал пан себе богатую, а нашел красивую. Тут без Захарии Сабиленки никак нельзя было обойтись.

— Вашу свадьбу я беру на себя, — по-отечески сказал Сабиленка, но призадумался и посмотрел пану Чаплинскому в глаза. — Вам, видимо, и впрямь следует обратить внимание на то, как хозяйствует пан Хмельницкий. Тут есть чему поучиться. Хозяйство у сотника устроено разумно, дает хорошие доходы. А теперь послушайте особенно внимательно: имение это подарено не роду Хмельницких, но лично пану Михаилу, отцу Богдана… Весьма возможно, что у самого Богдана нет никаких подтвердительных грамот.

— Хмельницкий тебя обижает? — спросил напрямик пан Чаплинский.

— Упаси господи! Но казаки за Хмельницким, как за стеной. Пан сотник закончил иезуитскую коллегию. Он учен, знает законы.