Долгие слезы. Дмитрий Грозные Очи - [17]

Наутро, когда уж все было слажено к свадебному пиру, внезапно в Пономареву избу явился князь — взглянуть на отрокову избранницу. Глядь, а Григорий-то, оказывается, женится не на ком-нибудь, а на той прекрасного вида девушке, что нынче приснилась. Ну, и пономарева-то дочка вмиг обомлела от счастья, видать, не отрок Григорий станет ей мужем, а юный великий князь. Лиха беда, что дед к той поре, как женился вторым браком на Ксении Юрьевне, был уж давно не молод. Да разве едимоновцам объяснишь — им лишь бы красиво было, а там хоть трава не расти. Не правду ищут в словах едимоновцы, а лишь одно утешение…

Однако припасы, что к свадьбе были запасены, зря не пропали: говорят едимоновцы, в тот же день князь Ярослав Ярославич повенчался с Пономаревой дочкой вот в этой самой часовенке… А бедный отрок Григорий сильно загоревал, много плакал, ушел на Тверцу, основал, мол, там Отрочь монастырь, принял там постриг под именем Гурия и помер во цвете лет, то есть скоро. Как же он Отрочь-то основал, коли скоро помер, когда монастырь-то по-хорошему возвели уж при отце, Михаиле Ярославиче? Только спорить о том с едимоновцами дело никчемное: слушать — слушают, головами кивают, а сами-то до сих пор молят себе о заступничестве какую-то Ксению, Пономареву дочку, да какого-то несчастного, неведомого монаха Гурия.

Правда, как ни труни над едимоновцами, а все же было во втором дедовом браке что-то неведомое, необъяснимое. То ли отбил он у кого-то в Новгороде боярскую дочку, то ли вовсе кого убил за нее. И спросить о том некого. Дед умер ровно за сорок дней до рождения отца, возвращаясь из Орды, отравленный по указке тогдашнего хана Менгу-Тимура. Бабушка, Ксения Юрьевна, уж в бытность Дмитрия, сколь была блаженна, премудра и преподобна, столь и строга, а посему вызывала у внуков трепет. Одно ясно: дед взял в жены боярышню не из расчета, не из какой-нибудь выгоды, хоть бы и примириться с новгородцами, а лишь за ум и красу. Так и надо! Али отец его не поймет?..

Дмитрий хорошо помнил прямую, как посох, с постным лицом и неулыбчивыми глазами инокиню Марию — бабушку Ксению. Она и постриглась-то в год того пожара и рождения старшего внука, чтобы тем верней молить Бога о милости для Твери.

Скупа была бабка на ласку. Считая то послаблением иноческого затворничества, и внуков позволяла себе видеть не часто. Летом, бывало, в Успение сама пешком придет в Тверь помолиться рядом с родными, да зимой в Рождество, коли дозволит, матушка отвезет сыновей в пригородный Софийский монастырь поклониться сестре Марии — бабушке Ксении Юрьевне.

Кстати, из внуков Ксения Юрьевна более привечала как раз не Дмитрия, но Александра, да в последние годы младшего Константина; на них отчего-то более возлагая надежд, чем на Михайлова первенца. Ребячьей душой Дмитрий то чуял и сам дичился ее.

— Ну! — усмехнется, бывало, Ксения Юрьевна в церкви грозному виду внука. — Что брови-то настрелил? Умились сердцем-то! Чай, не в диком поле, а в Божьем храме…

Глядя на высокую, крепкую, уже с жухлым, но светлым лицом старуху в простой черной ряске, Дмитрий никак не мог представить ее той юной красавицей, о какой, еще при жизни ее, пели песни и в Твери, и в Великом Новгороде. А как, лет восемь тому назад, померла Ксения Юрьевна и похоронили ее рядом с мужем в Спасо-Преображенском соборе, тверичи и вовсе стали поклоняться ей как святой. И то — многим они обязаны ее уму да сердечному состраданию, а главное тем, что на вечную славу Твери родила она сына.

Ан упрямые едимоновцы по сю пору нарочно путают Ксению Юрьевну с какой-то Пономаревой дочкой, вконец запутлялись: ту считают за эту, эту — за ту, головы у них набекрень! Только отец, Михаил Ярославич, хоть сам не любит едимоновцев и их глупых баек, однако врать им не воспрещает.

Однажды, отроком еще, Дмитрий вздумал их наказать. Собрал ватажку и кинулся крушить Едимоново. Благо, кто-то загодя успел их предупредить: от княжича, как от татарина, в леске попрятались. Так более гневного батюшку Дмитрий вовек не видал! Кричал тогда даже, ногами топал — чего от него, пожалуй что, ни один враг добиться не мог.

— На что тебе воля дана? Ну, отвечай!..

Дмитрий лишь хмуро отмалчивался, а отец тогда много ему сказал.

Сказал, что, мол, воля князю дана не во зло. А память злом не убьешь. Мол, народ-то только и жив, что памятью. А о чем ему помнить? Как татары его топтали?.. Пусть уж сказки хранит, тем паче что в тех сказках не вред, а единая красота. Али от княжеской чести убудет, коли про них поют песни?.. И едимоновцы-то, мол, как ни убоги, а им, поди, тоже лестно, что князья их — плоть от их плоти, кровь от их крови, хоть и князья. А князья-то затем, что над ними от Бога поставлены им же на пользу и в Оберег. Али, думаешь, что и правда так они тупы, что не знают, откуда пришла матушка Ксения Юрьевна? Знают, все они знают, только душу-то надо хоть сказкой потешить, тем более если сказка красива. Куда как хорошо, когда матушку, а значит, и князя, а значит, и тебя, княжича, почитает народ своим, не то станет, когда своего же князя его же народ будет звать за глаза не то ляхом, не то жидовином, не то, хуже того, татарином… А у русского среди русских быть врагов не должно…