Долги наши - [8]

— Что за фигура? Кто такой? Куда в ночь собрался?..

Старшой был классическим городовым — хоть памятник с него лепи: грозный, бровастый, большеусый — страж порядка!

— Отвечай, когда начальство спрашивает, — толкнул Матвея в бок ножнами сабли другой страж.

— Забрать его? — спросил третий.

Матвей казался испуганным до того, что не мог вразумительно отвечать. Он бормотал только:

— То есть я… ваша милость… хотел…

— Ну, чего трясешься, не съем, — снизошел старшой, — говори толком — куда бежал?

— …ваша милость… в околоток… ребенок… девочка вот захворала… горит…

— Гм… — произнес старшой и взглянул на Надю. Она проснулась и ответила ему взглядом своих ясных глаз.

— А в околотке-то сейчас никого и нету… — подозрительно высказался второй страж.

— И правда. Господина фельдшера ведь нету в околотке…

— Они как явятся — господин фершал, а мы с дочкой уже тут, у двери дожидаемся…

— Ну иди, черт с тобой. Иди.

Свернув за угол, Матвей бросился бежать со всех ног.

Между тем городовые, отпустив его, через десяток шагов обнаружили валяющееся на земле ведерко, из которого все еще потихоньку выливался клей, и свежую листовку, наклеенную прямо на царский манифест.

— Провел, подлец! — освирепел старшой. — А ну, давайте за ним! И с пустыми руками не возвращаться!

Бросились в погоню городовые, вырывая наганы из кобуры, засвистели в свистки.

Старшой злобно отдирал листовку, а с нею вместе нечаянно отодрал и кусок царева манифеста. Оторвал и испуганно оглянулся. Нет, вроде бы никто не видел.

А Матвей, прижимая к себе Надюшку, бежал и бежал, петляя, ныряя в подворотни проходных дворов. Свистки переливались отчаянно где-то вдали.

Утром Вера входила в полутемную церковь. Шла ранняя обедня. Множество женщин, молодых и старых, усердно молились, клали земные поклоны. Горели свечи в светильниках перед образами. Маслянистый туман стоял в воздухе.

Регент, позевывая, дирижировал полдюжиной певчих на клиросе. Священник с дьяконом правили службу.

Вера купила свечечку, понесла к образу Богородицы, зажгла, поставила.

Молитва Веры была особая, отдельная от всех. Она стала, на колени и, глядя на Богородицу, державшую на руках младенца, зашептала. Глубокая вера отражалась в ее глазах, губы шевелились беззвучно. Вера крестилась редко — не так, как другие женщины, механически обмахивающие себя крестом, но всякий раз ее крестное знамение было полно чувства и значения.

Посмотрев на Веру, заглянув в ее глаза, невозможно было усомниться в искренности, в глубине ее религиозности.

Вошла в церковь толстая, неповоротливая Глаша. Наспех перекрестившись, она отыскала взглядом Веру, приблизилась к подружке, что-то шепнула на ухо.

Куда исчезло мгновенно Верино религиозное настроение! В глазах заискрилось озорство, забегали смешинки. Поднявшись, она вышла вместе с подругой, оставив за собой песнопения и дым ладана.

Невдалеке от церкви, на улице несколько рабочих окружили Артура. Доносился смех, восклицания.

Артур казался ослепительным, как всегда — в котелке, при галстуке, в пальто с бархатным воротничком. Но его физиономия была залеплена несколькими «пластырями» из полосок газетной бумаги. Молодой рабочий водил пальцем по строчкам и старался прочесть текст, оттиснутый на этих «пластырях». Это доставляло большую радость остальным.

Артур пытался выйти из окружения, но ребята стояли плотным кольцом.

— …«если вы хотите иметь роскошный бюст»… — читал парень, — «выписывайте пилюли доктора Питу».

Ребята ржали. А парень читал дальше:

— …«удалось задержать международного авантюриста, который совершил наглое ограбление банка…»

— Эй, Артур, это не ты, часом, банк ограбил?

— «Триппер вылечиваю травами в две недели…» — прочел парень, и тут веселье достигло высшей степени.

Артура подталкивали, шептали ему что-то на ухо, снимали с него и снова напяливали котелок.

Раздался фабричный гудок, и ребята, смеясь, пошли по направлению к проходной.

Артур заметил Веру, стоявшую с Глашей на его пути, метнул в нее ненавидящий взгляд и прошел мимо.

— Шваль, — беззлобно сказала ему вслед Вера и пошла обратно, по направлению к церкви.

Глаша поплелась за ней следом.

— Эх, девка, — Вера взяла из руки Глаши маленькое зеркальце, погляделась в него, вернула, — если б ты могла понять, какая скука бывает жить на свете… ни души кругом, ни единой души…

Вера вошла в церковь, перекрестилась, стала на колени.

БАСТОВАТЬ!

Яркий дневной свет заливал ткацкий цех. Грохотали станки — каждый в своем ритме, как бы догоняя, опережая друг друга и вместе с тем сливаясь в общий могучий гул.

Вера внимательно следила за своим станком.

Резко распахнув обитую цинковым листом дверь, вбежала, припадая на правую ногу, юркая бабенка.

— Вы чего работу не бросаете? Вся фабрика стала!

Из-за грохочущих станков выглядывали ткачихи. Вера, ближе других стоявшая к бабенке, перекрывая грохот, закричала:

— А ну, вали откуда пришла!

Пожилая ткачиха со второй линии крикнула:

— А кормить наших детей кто будет? Ты, что ли?

Вера схватила пришедшую за плечи, повернула, подтолкнула к двери.

— Кати, кати, пока тебе вторую ногу не переломали… забастовщица.

Но тут раздался звон разбитого стекла. В цех влетел камень, за ним другой, третий.